По следу коршуна
Шрифт:
– Можно?
Раньше Антоныч никому не дозволял пускать дым в святая святых, в кабинете, который находился в одном помещении с лабораторией, но теперь старик был великодушен.
– Кури, – сказал он и присев рядом на свободный стул, попросил: – Дай и мне одну.
Туманов удивился.
– Ты же не куришь?
– Да ладно, – Антоныч растроганно махнул рукой. – Посидим с тобой напоследок. Покурим. Уезжаю я, Федор, – Мушкаренко затянулся, и Туманов заметил, как вздрагивает сигарета в руке старика. Нелегко ему расставаться с любимой работой. Тут он всегда был при деле.
–
Старик грустно глянул в окно, за которым стайка воробьев на карнизе склевывала горсть семечек, выделенных им щедрой рукой Антоныча.
– В деревню поеду. Тут недалеко, под Тверью. Там у меня двоюродная сестра живет. Такая же одинокая, как и я. Поеду к ней. Там буду курей кормить, за коровой ухаживать. Парное молоко, знаешь, – он встряхнул руками, – прибавляет здоровья. А тут, в Москве, чего мне делать? Сидеть со старухами на лавочке? – Он докурил сигарету и, смяв окурок пальцами, поплевал на него и бросил в урну. Пепельницы у Антоныча не было. Потом встал.
Все его личное имущество вполне разместилось в небольшом дипломате, и, взяв его в левую руку, правую он протянул Федору.
– Ну, прощай, Федор Николаевич, – сказал он, при этом, бегло осмотрев кабинет, как бы вспоминая, не забыл ли чего. Глаза у старика сделались влажными.
Федор протянул свою руку, и старик довольно крепко сжал ее.
– Антоныч, погоди. Посидели бы по-людски… выпили? А?
Мушкаренко улыбнулся.
– Хороший ты, Федор, парень. Дай бог тебе удачи, – старик потоптался уже возле двери. – Знаешь, только будь поосторожней. Ко мне подходили, предлагали убрать с пистолета, из которого стреляли в Грека, отпечатки пальцев той гражданки. Понимаешь меня? И оставить только твои. Понимаешь? На тебя хотели повесить. Так что теперь молись, чтобы Грек выжил. Копают под тебя, Федор.
– Кто подходил, Антоныч? – спросил Федор, теперь понимая причину, из-за чего уходит Мушкаренко. Старик отказался, не пошел на сделку со своей совестью. Вот почему он так быстро вместе с баллистами подготовил заключение экспертизы и один его экземпляр вручил Федору, не забыв предупредить, чтобы Туманов этот экземпляр не потерял. Тогда он ничего не стал говорить напрямую, хотя на старика и поднажали. Думал, обойдется. Не обошлось, и старик стал не нужен. Его заставили уйти. Вежливо намекнули на возраст.
– Извини, Федор, но этого я тебе не скажу. Не хочу, чтобы ты сгоряча наделал глупостей. Я знаю, что ты дела уголовные не заминаешь и взяток за них не берешь. Поэтому подкопаться к тебе не так-то просто. Ну, а если прижмут и станет невмоготу, приезжай ко мне в деревню. Вот адресок, – старик достал из кармана листок, на котором было написано, как добраться до нового обиталища Антоныча. – Места там, – мечтательно проговорил старик, – замечательные. А озера, знаешь какие. Рыбку с тобой будем удить по утрам. Приезжай, Федор, – Антоныч снял с вешалки кепку и, одев ее, вышел из кабинета.
Федор стоял и смотрел, как он по-стариковски сгорбившись, медленно шел по коридору, словно отсчитывая шаги и прислушиваясь,
Можно еще было остановить старика, вернуть, но для этого требовалось согласие вышестоящего начальства. Федор к таким не принадлежал. Он был обыкновенным опером пахарем, в обязанности которого входило ловить бандитов и убийц. А все решают они там…
«Кадры», – вспомнил Федор и, крутанувшись в коридоре, помчался к полковнику Сереброву. Ворвавшись к полковнику в кабинет, долго объяснял своему приятелю, какую большую ошибку они допускают, отправляя Антоныча в отставку. Еще наговорил кое-чего неприятного. Но Серебров терпеливо выслушал его, а потом сказал:
– Во-первых, Антоныч сам подал рапорт об увольнении. Возраст, знаешь ли… Это тебе не шутка. Уставать стал, старик. Вот и решил уйти.
– Да что возраст, – возмутился Федор и заметил: – Он со своей работой справлялся лучше молодых.
Аргумент был веский. Хотя Серебров и не был опером, но знал, что Антоныча все хвалили и на него не было недовольных. А этот настырный Туманов, всю душу вымотает. Лучше сказать ему все.
Полковник покосился на дверь, словно их могли подслушать, и сказал, понизив голос:
– Ты в курсе, что тут крутился генерал из разведывательного управления?
– Еще бы. Он заходил ко мне, просил выпустить Новикову.
– Ну вот. От тебя он значит, сразу пошел к нашему начальнику управления. С ним поговорили. Тот вызвал Скворцова. А Скворцов – Антоныча. Сечешь, о чем я?
– Так вот кто, стало быть, надавил на Антоныча, – призадумался Туманов, а Серебров строго погрозил ему пальцем.
– Федор, я не знаю, кто на кого надавил. Понял?
– Да понял я все.
– Я тебе говорю так, как было. Понял? А рапорт об увольнении Мушкаренко написал сам. У себя в кабинете. Понял? Хочешь за него походатайствовать, ступай к начальнику управления генералу Лукину. А мне на нервы не капай. У меня так башка пухнет. Вот так каждый заходит и орет тут. И вообще, вали из моего кабинета. Приперся тут…
К начальнику управления Федор не пошел. Вернувшись в свой кабинет, он подошел к окну. Ему была видна автобусная остановка и люди толпившиеся на ней в ожидании нужного автобуса. Подходили автобусы, толпа пассажиров то редела, то собиралась вновь. И только один человек никуда не спешил. Это был Антоныч. В черном старом пиджаке, наверное, купленном в пору его молодости, в кепке на голове, с дипломатом в руке, Антоныч стоял, пропуская маршрут за маршрутом. Стоял и глядел туда, где прошла вся его жизнь, как все проходит в этом мире. Пропадая, едва ли не сутками на работе, он так и не сумел обзавестись ни женой ни детьми. Все спешил куда-то, не задумываясь о личном. И только теперь понял, что остался на обочине. Он еще немного постоял, а потом влез в переполненный автобус совсем не того маршрута, который был нужен ему и поехал в неизвестность. Лишьбы уехать побыстрей.