По следу Саламандры
Шрифт:
Лена залюбовалась. В какой–то миг она уверилась: да, это и есть волшебство, на которое собрался народ — и преисполнилась благодарности загадочному крылатому, который, невзирая на ее усталость и уговоры сразу проводить ее «домой» притащил ее сюда.
Она решила — никогда не забудет этой красоты, какой бы долгой и увлекательной ни оказалась ее дальнейшая жизнь.
Она ошибалась.
Это была только прелюдия к чуду.
Едва солнечные лучи коснулись береговой линии, пляж вспыхнул и засиял яркими лучами всех цветов радуги, начал
Угол освещения менялся, сияние усиливалось и менялось вслед за движением лучей светила.
— Ух… — сказала Лена восторженно.
И едва она хотела повернуться к стоящему позади нее Флаю, чтобы поблагодарить его за это зрелище, весь берег буквально взорвался.
Тысячи, сотни тысяч огромных разноцветных бабочек лавиной взвились в воздух и закружили в причудливом танце. Лена почувствовала, что сердце ее разорвется сейчас.
Это — действительно волшебство. Подлинное, всамделишное — настоящее чудо.
Не фокус–покус и не морок колдуна из сказки.
Чудо как оно есть!
— Это прибойники, — сказал Флай, стоящий позади, — раз в году, в этот день они вылупляются из своих коконов, чтобы совершить танец любви, оставить потомство на пляже в полосе прибоя и умереть. Большую часть жизни они проводят в виде личинок, по мере роста достраивая домики из прибрежной гальки. А в этот день совершают чудо.
Великолепное разноцветное облако бабочек, кружась и сверкая, поднималось все выше и выше, пока не превратилось лишь в слабое марево в вышине.
То тут, то там среди клубящегося воздуха вспыхивали цветные блики, когда лучи отражались от крыльев.
— Как здорово! — сказала Лена.
Она хотела добавить, что это так же красиво, как салют на День Победы, особенно когда стреляют «мерцалками», но тут же подумала, что, во–первых, фейери никогда такого не видел, а, во–вторых, поняла — это волшебное живое и мимолетное радужное великолепие в небе тронуло ее сильнее любого салюта.
— Теперь пойдем к воде, — подтолкнул ее Флай.
— Зачем?
— Увидишь.
— Но что там?
— Чудеса не кончились.
Лена подчинилась, видя, что все люди потихоньку тронулись к линии прибоя. В основном это были молодые пары.
Лена подумала, что ее спутник может быть и не очень–то молодо выглядит, но он же фей!
Причастность к этой тайне вызывала у нее эротическое переживание… Впрочем, она не догадывалась, что оно именно эротическое. Это было какое–то возвышенное, приятное томление во всем теле. Жизнь еще и не думала налаживаться, но становилась все интереснее.
— Вот, смотрите, юная леди, — сказал Флай, показывая длинным пальцем под ноги.
Лена посмотрела и убедилась, что пляж действительно усыпан не столько галькой, сколько разными самоцветами.
— Прибойникам все равно, из чего строить домики, — сказал Флай, — и люди дают им самоцветы.
Он наклонился и поднял предмет,
Что–то было в этом шедевре абсолютное, совершенное и трогательное.
Личинки не различали камни по красоте и ценности. Здесь был простой камешек и кусочек желтого металла (золота?), обточенный прибоем, и камни разных цветов и ценности.
— Это дар вам, юная леди. Можно держать в кармане, а можно носить как украшение.
Лена взяла в руки чудесную трубочку, оказавшуюся гораздо легче, чем казалось на вид.
Поблагодарила.
— В жизни людей или таких, как я, тоже есть подобный выбор, — лукаво сказал Флай.
— Не понимаю…
— Все просто.
— Да?
— Да.
— Что–то я… — она пожала плечами.
— Нам все равно нужно из чего–то строить свою жизнь Так почему бы не взять строительный материал посимпатичнее?
Лена хихикнула. И тут же задумалась.
Но подумать ей не дали.
Шмидт обитал в доме из темного, цвета запекшейся крови кирпича, в ночи, при свете газовых фонарей, казавшемся совсем черным.
Дом в три этажа с косо нахлобученной крышей стоял на развилке разомкнувшихся рогаткой узких улиц, в очень старом районе. Таким образом и из такого кирпича никто уже пару сотен зодиаков не строил.
Дом не выглядел ветхим. Просто врос в землю. Окна первого этажа едва не под ноги редким прохожим глядели, будто дом плыл в море булыжной мостовой…
Клиновидная форма этого сооружения налагала неизгладимый отпечаток на форму всех помещений. Обе комнатки в квартире Шмидта на третьем этаже имели форму трапеций. Почивал Шмидт в спальне — головой к самой узкой стене иа восток. По обе руки и над изголовьем кровати было три одинаковых узких окна.
Такой необычайный обзор вселял в Шмидта неосознанную убежденность в тактическом превосходстве над всем миром. Спать в этой комнате ему приходилось не часто. Но сам факт существования в мире этой комнаты, где бы Шмидт ни находился — исполнял его существо уверенности в том, что все непременно сложится успешно.
Не то чтобы он вспоминал о доме, находясь в далеких краях, — специально не вспоминал, но и не забывал никогда.
Прежде у Шмидта никогда не было дома. И когда однажды мистер Бенелли предоставил ему эту конуру в бессрочное и безвозмездное пользование, Шмидт проникся к боссу исключительным почтением и даже почитанием.
Дверь подъезда была отперта. Не то чтобы привратник манкировал своими прямыми обязанностями, но жильцы подобрались в основном неспокойные. Многие приходили затемно или покидали жилище на рассвете. За имущество здесь никто не волновался, попросту не имея оного. А счетных колец на посохе привратника и без того недоставало на всех жильцов.