По следу Саламандры

Бирюков Александр Викторович

— В путь по белой пустыне, — прошептала она из–за его правого плеча, — ушел Белый Волк на заре. Капли крови янтарные цель указали ему.

Ее дыхание коснулось его шеи.

— Думаю сходить к Учителю, — сказал он, — не знаю зачем. Но постараюсь найти время.

— Поблагодари его от меня, — сказала она ровным голосом, спрятав все свои чувства, — соври, что я постарела. Все же больше пятидесяти лет прошло.

— Совру, — сказал Кантор.

…Он стряхнул наваждение.

Утро

сыщика Кантора такое же, как любое другое утро. Илзэ завозилась на смятой простыне, неприкрытая…

Кантор любил эту женщину. Как свойственно только очень цельным и сильным натурам, он умел любить одну женщину, не мечтая о другой, которую хотел бы любить.

Илзэ резко перевернулась на спину и порывисто вздохнула. Она улыбалась во сне, счастливая и светлая.

Кантор вспоминал о Мэдоке и Грее потому, что ему надо было понять, насколько он может доверять помощи магната, и расшифровать во всей полноте то, что говорила вчера вечером Грея.

Грея не тратила лишних слов, но то. что говорила, было многозначно и неочевидно, как священные тексты Традиции. Важны были не столько слова и их сочетания. Важно было дыхание чувства, с которым они произносились. Все — символы и знаки. Все — оттенки и полутона.

— Значит, все возвращается, — пробормотал Кантор, закутываясь в белый мохнатый халат. — Волк, а не Пешеход. Как прежде. Долгий путь по кровавому следу… Она чувствует их. Дело не в крыльях и хвостах. Она больше фейери, чем все крылатые вместе. Значит, Хайд действительно скоро будет поблизости от Флая. Может быть, впереди Флая. И будет кровавый след.

Он горестно вздохнул.

Хотелось избежать крови. Но черную повозку смерти не опередить, не зная ее маршрута. А следовательно, будет кровь и белая пустыня Долины Страданий.

Если бы Грея умела объяснить словами, что чувствует! Но тогда она перестанет это понимать. Остаются только символы и знаки.

Обычное утро антаера: утренний туалет, завтрак, уход за оружием и выход из логова на обычную работу.

«Она сегодня будет петь! — вдруг подумал антаер. — Ах, как она будет петь именно сегодня!»

Антаер больше не хмурился.

* * *

Лена шла берегом, босая по белому песку… В причудливом и тревожном блаженстве сна.

Солнечное утро, желанное после вечернего, занявшего половину ночи шторма… Соленый песок. Не фигурально — соленый, а в самом въедливом смысле. По песку снует в панике вынесенная волной мелкая рыбешка.

Несметные полчища воробьев — сонмы пернатых комочков снуют по берегу, собирая этих мальков.

Пингвины, как торпеды, скользят на белых своих животах по песку и клюют, клюют воробьев. Заклеванные воробьи подходят к отожравшимся пингвинам и просят их добить.

Пингвинов срывают с пенных барашков волн морские львы, а тех поджидают киты–убийцы, изумительно похожие на пингвинов —

та же фрачная расцветка, та же сфокусированность на цели. Воробьи и морские львы серы и неопрятны, а пингвины и косатки лощены и щеголеваты.

Лена шла по берегу и думала, что это не самое подходящее место для погрузки на корабли «сахарной ваты»…

Там, во сне, она четко знала, что это за «сахарная вата» такая и с чем ее едят. И знала, как важно грузить на военные корабли, скрытно прибывающие к берегам Теплого моря, этот ценный груз.

И все зависело от нее. Груз ответственности поднимал ее в собственных глазах, доставлял этим несказанное удовольствие. Сквозь сон она чувствовала, даже видела сквозь ресницы. как Флай на руках несет ее от извозчика к хрустальному павильону станции метро. Как опускает ее в вагоне на сиденье и поддерживает бережно.

Как мягко мчит поезд.

И долгий путь по кругу вот–вот будет завершен.

Во сне Флай стоял на камне, голый, тощий, жилистый, сушил расправленные крылья в лучах горячего экваториального солнца. И буруны белели у далеких рифов.

И море сливалось с небом, а небо с морем у горизонта, и бестии пучин могли взойти там на небо, а бестии воздуха спуститься в глубину. И было много забот. И порхали бабочки, которым разрешено было жить долго, а не одни только день весны. Бабочки садились на плечи Флая. И Лена думала, не служат ли эти отвратительные, воняющие рыбой пингвины и раздолбанные в кровавый пух пингвинами воробьи демаскировкой ее с Флаем тихого, весьма секретного предприятия.

Причем угрюмый дредноут, орудийными башнями по высоте чуть не вровень с полосатым маяком на мысе — он не демаскировал почему–то, а вот пингвины с воробьями — тревожили ее.

Потом она на пару с англичанкой полинезийского происхождения занимались текущим ремонтом исполинских эллингов с деревянными перекрытиями, по конструктивной оригинальности превосходящих перекрытия крыши московского Манежа.

Мир был прекрасен, ровен и справедлив. Исполнен солнца, чистоты, порядка и важного дела, от которого зависело все в этом мире.

Продираясь через дебри австралийскою акцента, она _снапарницей–англичанкой обсуждала особенности русских и английских монархических традиций.

Причем там, во сне, Лена была самым искренним образом убеждена, что в России монархия, и правит императрица, тезка английской королевы, только за следующим порядковым номером.

Это обстоятельство служило поводом для массы шуток меж русскими моряками, австралийским персоналом базы и англичанами, которые здесь всем руководили.

Эллинг был залит водой по стропила — прилив.

Лена и англичанка шлялись по мокрым стропилам, и у них уплыла кувалда. Ничего сюрреалистического — она плавала на пробковом плотике, привязанная к нему длинным концом веревки для удобства.