По ту сторону фронта
Шрифт:
Двигаться дальше засветло было невозможно, волей-неволей надо дневать в заповеднике. Так и сделали. Беспокойной была эта дневка. С одной стороны непрерывно до наших караулов доносилось урчанье машин, с другой — собачий лай, с третьей — чьи-то голоса. Несколько раз поднимали тревогу, но, к счастью, все обошлось благополучно, и только на следующую ночь пришлось сделать несколько лишних километров, чтобы вернуться к своему маршруту.
Не могу умолчать о неприятном эпизоде, происшедшем при переправе через Сулу. Правду говорят,
С вечера отряд вышел на шоссейную дорогу Молодечно — Столбцы. Батя, как всегда, возглавлял колонну. С ним были радисты и ячейка управления — Сураев, Александров, капитан Махов и старший техник-лейтенант Демидов. Последние двое присоединились к нам недавно, уже в Западной Белоруссии, и знали мы о них только по их рассказам. Махов служил в авиации. Когда в бою его самолет загорелся, он выбросился с парашютом над территорией, уже захваченной немцами. Приземлился благополучно, скрывался у крестьян. Пробираясь к востоку, в одной из деревень встретился с Демидовым, автомобилистом, раненным в бою и тоже оказавшимся во вражеском тылу. Линия фронта была далеко: они вдвоем решили уйти к партизанам и попали к нам. Несмотря на скудность этих сведений, мы опять отступили от общего правила, приняв Махова и Демидова без особой проверки. Они нужны были нам как люди, знающие военное дело. Григорий Матвеевич даже готовил Махова себе в помощники.
Возвращаюсь к рассказу. Я в эту злополучную ночь шел позади с пулеметчиками тылового охранения Садовским и Сазоновым. Мы торопились. Надо было пройти около 30 километров и еще затемно успеть переправиться через реку, на южном берегу которой намечена была дневка. Привалов и перекуров почти не делали, часто шли ускоренным шагом или бежали, чтобы поскорее миновать открытое место. Нам, находившимся позади, особенно заметна была эта неровность и торопливость движения: то и дело приходилось догонять или натыкаться на впереди идущих.
Неожиданно — это было уже на исходе ночи, когда до моста через Сулу оставалось, вероятно, метров триста, не больше, — колонна круто свернула с дороги вправо и через мелкий кустарник вышла на чистую луговину. Дохнуло сыростью от близкой реки; густая пелена тумана разлилась по низине; земля под ногами стала мягкой и влажной. Правее маячили силуэты каких-то строений, там, должно быть никого не было. Но едва мы миновали их, откуда-то слева и сзади началась стрельба. Шедшие впереди побежали быстрее, не открывая ответного огня. Я приказал приготовить пулеметы, но стрелять тоже воздержался. Сквозь ночь и туман фашисты палили наугад. Нам же надо было, не обнаруживая себя, поскорее выйти из-под обстрела.
На самом берегу Сулы мы нагнали радиста Золочевского. Остальные уже переправились. Река была не широкая, метров семь, и я сквозь туман разглядел могучую фигуру Бурханова, стоявшего на той стороне у самой воды с длиннущим шестом в руках. За ним были видны партизаны, группами бежавшие от берега к лесу.
— Глубоко ли? — спросил я Бурханова.
— Метров, пожалуй до двух.
— С головкой будет, — сказал Золочевский, поеживаясь.
— Не
— А рация?.. Не бросать же…
— Да, действительно…
Понятно стало, почему радист, находившийся в авангарде, до сих пор задержался на переправе. Но выбора не было: под пулями да по соседству с немецкими гарнизонами некогда надувать наши водные лыжи или вязать плоты. Пришлось переправляться, как переправлялся весь отряд, самым простым способом — вплавь.
— Ничего, ничего, — подбадривал Бурханов, — иди пешком, я тебе помогу.
— Идем, Николай! — Я спустился с берега. — Гриша, давай шест.
Бурханов тоже вошел в воду и протянул нам через реку конец шеста.
— Хватайся, — подтолкнул я Золочевского. — А я — за тебя.
Течение было почти незаметно, и мы благополучно перешли Сулу прямо по дну, поддерживаемые бурхановским шестом. На середине вода залила нас с головой. Ощущение было такое, будто бы тонем. Только большим напряжением воли заставили себя двигаться дальше.
Отфыркиваясь, вылезли на берег. А Бурханов уже тянул свой шест Сазонову и Садовскому…
На опушке леса нас поджидала значительная группа партизан и среди них Сураев.
— Где Батя? — спросил я его.
— Впереди.
Пошли вперед, к месту, намеченному для дневки, встретили еще группу партизан; с ними был Махов, но Григория Матвеевича не было и здесь. Что такое? Я набросился на Сураева: какой же он начальник штаба? Отстал от командира, потерял его из виду. И радистов потерял на переправе. Может быть, еще кто-нибудь отстал, отбился или погиб по дороге? Может быть, и Григорий Матвеевич попал под шальную пулю или утонул?
Сураев пытался объяснить, что он не виноват, что он слышал только команду Махова: «За мной!» — и бежал вместе со всеми, но я резко оборвал:
— Молчать! Никаких оправданий! Постройте отряд!
Не особенно привлекательную картину представлял выстроенный на поверку отряд: мокрые, не успевшие привести себя в порядок люди. И среди них бросался в глаза Крывышко: все на нем стояло как-то коробом, шапки не было, не было и винтовки, знаменитой СВТ, которую он отбил у полицая под Стаичевкой и которой так гордился. Я назвал его фамилию, и он, втянув в плечи лысую непокрытую голову, вышел из строя. За спиной звякало неизменное ведро, за поясом торчала трофейная ракетница, похожая на запорожскую пистолю.
— Эх ты, горе-запорожец, куда дел винтовку?
Крывышко, словно задохнулся и еле вымолвил:
— Утонула.
— А ведро, небось, сохранил.
— Ведро привязано.
— Ты бы лучше винтовку привязал… А то растерялся…
Гораздо хуже было то, что утонула в реке и радиостанция, которую несла Лида Мельникова, а радиостанция Золочевского, хотя и сохранилась, но, побывав в воде, не годилась уже для работы.
Поверка показала, что, кроме Бати, отсутствуют еще восемь человек. Одного из них — инженера Гинзбурга — во время переправы настигла шальная пуля, он утонул. Но, по общему мнению, это была единственная пуля, попавшая в цель. Куда же девались остальные наши товарищи?