По ту сторону стаи
Шрифт:
– Вы слышали всё сами, господа, - решительно подытоживает Фэрли и ставит в своём монологе точку.
– В конце концов, речь идёт о будущем, где само наше существование уже не стоит под вопросом. Прошу вас пока что не покидать этот дом. Полагаю, стоит сделать паузу и осмотреться.
Я быстро привожу себя в порядок, а тем временем внизу, в большой гостиной на столе появляется еда и вино. Я закуриваю сигарету и, грея в руках хрустальный бокал, не отрываясь, смотрю в огонь. Мысли мои возвращаются к Винсу - где он? Что он? Есть он в стране или нет? А, может быть, вообще убит?
В гостиную входит Затопеч. В руках у него граммофон; когда-то в юности мы развлекались с такими штуковинами... "Дунайские волны", шановная панна?" - "Затопеч, прекратите, вы невозможны!" - и хохочу, хохочу так, что слёзы выступают на глазах, а он протягивает мне батистовый платок...
Гостиную наполняют звуки старинного танца. И вдруг ко мне подходит Затопеч, склоняя голову в церемонном поклоне.
– Чши окаже ми пани пшиемность и пуйде зэ мноу на таньце?
– говорит он.
И я так же вдруг соглашаюсь.
Я словно вижу сон, как будто кусок из затянутого туманом далёкого прошлого, старую фотографию, пожелтевшую, всю в трещинах и царапинах, на которой вроде бы ты, а вроде бы и не ты.
Я танцую с Затопечем на балу в честь совершеннолетия, на мне белое платье с декольте, волосы тяжёлой волной спадают на обнажённые плечи. На пальце кольцо с бриллиантом - я уже помолвлена с Винсом. На балу я, конечно, без перчаток и бриллиант сверкает в свете люстр. И зовут меня там, в этой другой жизни, по-другому: панна Ядвига Войцеховская.
Создатель великий, как давно это было! Да было ли вообще?! Где та девочка с камелией в волосах? И где тот юный шляхтич с точёным профилем, что вёл меня тогда в танце?
Хотя, профиль-то как раз тот же самый, только седина выбелила виски и взгляд жёсткий, беспощадный...
Тогда мы не знали почти ничего: ни счастья хрустальной волны разговора-зова, ни наслаждения властью над жизнью и смертью, ни радости подчинения...
Затопеча представил хозяину его отец, а Затопеч привёл Винса и меня - тогда, когда мы уже превратились в изгоев, отмеченных Утгардом.
И так всё это и тянулось - день за днём, ночь за ночью, месяцами, а потом и годами - в ожидании вожделенного завтра, которое, хоть убей, не желало наступать. Когда нам грозили облавы, мы скрывались в Карпатах, неподалёку от Богом и Дьяволом забытой человечьей деревушки, в месте, которое когда-то было сожжённым имением моего деда, тем более, нам в любом случае негде было жить, потому что Близзард-Холл к тому времени уже отошёл к властям. Часть дома восстановили, а вместе с ней восстановили и опёку владетеля. В итоге до поры до времени мы были в полной изоляции - и в полной безопасности.
Полусгоревший флигель в Карпатах - вместо родового поместья под Нью-Кастлом. Клетка для канарейки - без канарейки, которая сдохла тучу времени назад, грязное тряпьё, пахнущее гарью, и кучи обгоревшего хлама, на который мы вечно натыкались впотьмах, если возвращаться приходилось без фонаря, чтоб свет издалека не заметили деревенские олухи, или кто-то другой. С деревенскими
Имущество в Британии давно конфисковали, а сами мы находились вне закона. По ночам я иногда тянулась пальцами к клейму и в бессильной ярости, беззвучно плача, царапала ногтями давно заживший косой рубец - пока не успокаивалась. Тогда я вытирала слёзы и клялась себе, что те, кто когда-то посмел прикоснуться ко мне, и кто хотел, чтобы впереди у меня не было ничего, кроме позора, захлебнутся в своей крови. А потом наступало утро, и дорожки от слёз я убирала, пока не заметил Винсент, умываясь ледяной водой из стоящего в соседней комнате таза.
Винс-Винс-Винс, - бьётся в мозгу в такт вальса, - где же ты? А музыка всё играет и играет.
Напротив меня серые глаза Затопеча. Он тоже, как и я, мыслями далеко отсюда. Быть может, частично в той же самой стране воспоминаний.
– Интересно, где ты сейчас, Ядвига?
– подтверждает он мою догадку, назвав по имени. Меня давно никто так не называет.
– Бал в честь совершеннолетия, - чуть улыбаюсь я.
– Ты была такая красивая, - говорит он.
– В прошедшем времени, - уточняю я, и провожу рукой по левой щеке. Один рубец почти пересекает глаз, и красивей от этого я, конечно, не становлюсь.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть, - теряется он.
– Пустое, Затопеч, - по фамилии - по старой детской привычке.
– Ну не всё ли равно?
Музыка кончается. Я выхожу из гостиной и иду в комнату, которую мы с Леной облюбовали для себя.
На улице уже почти ночь. За оконным стеклом бьётся ветер. Старая развалина Кинг-Голд-Хаус поскрипывает под его напором, изо всех щелей дует.
Облезлый полуразвалившийся дом - вместо всего того, что могло, и должно было быть. Сволочи, позор нашего мира - полукровки, стоящие у горнила власти. На всех ключевых постах, даже во Внутреннем Круге - везде, куда не ткни, полно потомков проклятых людей, взявших моду оглядываться на них, как на эталон и забывающих о своих корнях.
Конечно, кто-то мог подумать, что мы противоречили сами себе, сквозь пальцы глядя на прихоть использовать людей, как рабов или слуг, ибо, если бы мы не хотели, чтобы они прознали о нашем существовании, то держались бы в тени, изредка мирясь с необходимостью браков. Чёрт подери, что за дерьмо?! Да попади человек в наши поместья, он так там и оставался, если, конечно, не предпочитал своей участи смерть. Уж мы-то, наученные веками противостояния, могли позаботиться о собственной безопасности. Да и никакой подменыш не сравнится с человечьей горничной. Паршивку можно наказать, заставив ощутить невыносимую боль, или просто собственноручно выпороть, - и поверьте, ничто не доставит вам такого удовольствия. Другое дело, что сейчас не было предмета для споров, так как пока что решали не мы. И, как бы ни был силён хозяин, нас всё равно осталось мало. Особенно когда началась война, и проклятые лицемеры, наконец, перестали изображать из себя невинных овечек и принялись вовсю использовать ровно те же способы, что и мы.