По ту сторону стаи
Шрифт:
Иногда Эдвард задаётся вопросом - а взяли бы его вообще в такое важное место, если бы не Джеймс? И если бы не тот факт, что когда-то в Секторе работали покойные родители? Ну чувствует он, что не по нему эта работа. Словно там он не на своём месте. Но, с другой стороны, какая альтернатива? В канцелярии Внутреннего Круга младшим помощником бумажки перебирать? Вот и получается, что альтернативы нет. Ну не в ученики же к мастерам идти - с его-то руками, из которых вечно всё падает и ломается? Наверное, он смог бы стать кем-нибудь вроде учителя, он ведь любит книги, но подумать страшно, что с ним сделали бы ученики, только почувствовав слабину. Ну, зато теперь есть шанс, что характер станет
"Хорошо Джеймсу, - беззлобно думает Эдвард, просто констатируя факт, - быть важной шишкой. Сидит в потолок плюёт".
Он вздыхает. Да, будь у него хоть какие-нибудь свои собственные деньжата - сидели бы и плевали вместе. А, может быть, и не плевали бы.
Семья маленькая - он и тётя. Когда-то были ещё папа, мама, сестра, дядя, ещё какие-то родственники - но что вспоминать о тех временах, которые всё равно не вернутся? Эдвард даже и вещи-то, которые им принадлежали, не любит находить. Потому что ни к чему. Потому что покойники всё равно не встанут из могил и не вернутся домой.
Он подпирает рукой щёку и задумывается. Вспоминаются школьные годы, хоть и маленькие, детские, но приключения, игры на крошечном стадионе, заросшем одуванчиками, где вечно бродили ничьи собаки, и нужно было прилагать усилия, чтоб не показать, что ты их боишься - потому что они похожи на волков из детской книжки, с жуткими жёлтыми глазами. А потом всё равно кто-то догадался, и время от времени, когда они приходили погонять мяч, ему начинали рассказывать страшные истории об Оборотнях из Одуванчиковых Зарослей, от которых он вздрагивал ровно два раза. А на третий уже нет. На третий раз, когда тётка в наказанье заперла его до вечера в комнате, он начал сочинять дальше свою Историю, где страшного не было, зато были приключения. Вспоминается всё это с налётом тихой грусти. Прошлого не вернуть, что ж поделать. Так же, как не вернуть Семью. И не он виноват, что его друг Джеймс отдалился от него. Это вышло как-то само собой. После того как Джеймс окончательно переехал в старинный дом, который достался ему по наследству. Жалко, что Эдварду не доставалось никогда и ничего - ни по наследству, никак. Он и не расстраивался об этом особо, а в тот раз почему-то взял и расстроился. Конечно, не удивительно - просто доставаться было не от кого. И тут они с Джеймсом вдруг обнаружили, что им не о чем говорить. Вот ведь странная штука - столько лет было о чём, а потом раз - и нет. Если, конечно, не считать дурацких разговоров о погоде, о природе и прочей чуши. С тех пор они виделись один раз, да и то это всего лишь дань былой дружбе.
– Эдвард!
– восклицание миссис Элоизы выводит его из задумчивости.
– Ты совсем мозги растерял? Как можно быть таким растяпой?!
Эдвард вздрагивает и приходит в себя. В самом деле, что это с ним? Он вспоминает о Дорише - это более насущно. Поёжившись, отказывается от завтрака, быстро натягивает на себя тёплое пальто и мчится к зеркалу в прихожей.
– Эдвард, постой!
– нагоняет его голос тётки.
– Купи мне, будь добр, у вас в Хокни что-нибудь от простуды. Ты ведь не завтракал, у тебя есть лишних десять минут.
Эдвард кивает. Вот всегда она так. Не одно, так другое. Уж тётка найдёт, на что потратить эти его десять минут. Ну и ладно. В конце концов, ему не трудно. Значит, у него будет на пять собственных минут меньше, но это лучше, чем ничего.
Оттопырив палец, он кое-как поворачивает ключ и исчезает за расступившейся гладью зеркала.
Тётка стоит и некоторое время смотрит ему вслед.
– Миссис. Пуговица оторвалась, да и ботинки, кажись, не чищены, - ворчливо сообщает зеркало, снова
Дети так быстро растут...
Эдвард выходит из аптеки и останавливается напротив спортивного магазинчика, такого крошечного и замызганного, что не сразу понятно, чем там торгуют. Но, на взгляд Эдварда, его достоинств это не умаляет нисколько. Это и есть та причина, по которой он не спорил с тёткой. Ещё со школьных лет он любит бывать тут - лучше всего в одиночку - просто как в музее. Конечно, он ничего не купит - как не купил и в прошлый раз; этого не случится ни сейчас, ни потом. Эдвард никогда не был предрасположен к спорту, ни к какому вообще. Плохо быть полным, и ладно, хоть в школе не смеялись. Он здесь затем, чтобы просто смотреть и мечтать, ведь это никому не запрещено.
Маленькая улочка его мира, точнее, и вовсе переулок. Ночной - какое красивое название. Толстые пыльные стёкла в витринах, за которыми чего только нет: можно найти кораблик в пузатой бутылке, сломанный вечный двигатель, маленькие хрустальные часы, работающие на лунной тяге, волшебные гадальные карты, окантованный медью капитанский компас с затонувшего корабля и много чего ещё. Фонари выстроились не ровным рядом, а повторяют линию застройки - одна лавочка вылезает вперёд, зато соседнюю и не видать, будто она стесняется. Над каждой входной дверью тоже маленький фонарь, у каждой лавочки другой, уж кто во что горазд. И все их вечерами зажигает фонарщик, появляясь в дальнем конце переулка в компании неизменной лестницы. Но сейчас уже утро, и фонарщик давным-давно прошёл и всё погасил. А жаль. Когда-то Эдвард подолгу поджидал момента, чтобы посмотреть и на фонарщика тоже, но так никогда и не набрался храбрости и не попросился хоть разок залезть на лестницу.
Он несколько минут стоит у витрины, не заходя внутрь, а потом вздыхает и отходит прочь.
Час ранний, и город пустынен. Кроме того, учебный год в разгаре, и школьников вовсе нет, они уже сидят за партами и выводят ровные строчки в прописях или решают задачи.
Навстречу ему идут две женщины, одетые в тёмные шерстяные пальто. Капюшоны надвинуты так низко, что и лиц не видать. Оно и не удивительно, - думает Эдвард, поёживаясь - погода не холодная, но ветер довольно-таки сильный.
Он, скользя на мокрой брусчатке, пытается на полном ходу обойти женщин по кривой слева, но не рассчитывает и толкает одну из них. Учитывая то, что движется он с немалой скоростью, толкает довольно сильно. Вот чёрт!
– Извините, - Эдвард краснеет и мельком бросает взгляд на её лицо, которое теперь можно разглядеть, потому что от толчка капюшон немного сдвинулся. И застывает.
Эдвард только начинает догадываться, что они где-то встречались, когда видит женщину лишь с правой стороны. Этот чёткий, как камея, профиль, прищуренные серые глаза, жёсткая, даже жестокая усмешка - где он её видел? Он злится на себя за дурацкую привычку краснеть всякий раз по поводу и без, и потому мысли о женщине у него где-то на десятом месте.
И тут она чуть поворачивается к нему, и он видит левую сторону её лица: щёку ближе к виску пересекают полосы шрамов, одна из них идёт практически через глаз. И Эдвард вдруг понимает, кто это.
Женщина, которую он сам допрашивал, атакуя её беспомощный разум пусть слабеньким, но болевым ударом, женщина, чьей кровью был залит весь их кабинет в участке, женщина с утгардским клеймом на левом плече. Многочисленные убийства. Открытая поддержка оппозиции. Пожизненная ссылка в Межзеркалье.