По ту сторону вселенной
Шрифт:
Стром: Я остаюсь на Утопии. Буду готовиться к встрече братьев по разуму.
Игин: Я тоже.
Председатель: А вы, Джонамо?
Джонамо: Возвращаюсь на Мир, Ктор. Там я сейчас нужнее.
Стром: Конец связи.
16. Триумф
В двадцать часов центрального времени единая энергетическая сеть Мира испытала небывалую нагрузку. Счетчики энергии выдавали числа поистине астрономические, и числа эти все возрастали.
Управитель энергоиндустриала Гури, срочно вызванный контроль-компьютерами, метался по информационному залу
Нагрузка приближалась к предельному значению, а ведь оно было взято с тройным запасом. Еще немного, и автоматы, спасая систему от аварии, начнут отключать потребителей…
Это стало бы для Гури профессиональным позором, но что он мог поделать, если все многомиллиардное население Мира, исключая разве его самого и горстку таких же бедолаг, собралось, отложив все дела, у включенных глобовизоров. Даже те, кому полагалось спать, поскольку у них наступила ночь, бодрствовали в ожидании чрезвычайного события: возвратившаяся на днях Джонамо впервые выступала по глобовидению.
Если бы не обстоятельства, Гури был бы одним из них, но сейчас его мысли сосредоточились на том, как поступить, если нагрузка достигнет предела…
Казалось бы, после отлета Джонамо на Утопию о пианистке должны были быстро забыть: не зря этот крошечный филиал Мира называли иногда планетой забвения. Однако произошло обратное. Ее известность продолжала возрастать.
Ситуация напоминала ту, с которой столкнулся управитель Гури…
Причина столь неожиданного, непредсказуемого и бесконтрольного роста популярности Джонамо заключалась в том, что по всему Миру распространились записи ее концертов, сделанные в свое время слушателями. Внезапное исчезновение пианистки подогрело интерес к ней, окружило ее ореолом тайны.
Она, не подозревая об этом, превратилась в легенду, стала символом прекрасного. Культ Джонамо, которого так опасался Председатель, сделался всеобщим поветрием, вошел в моду.
Особенно неистовствовала молодежь. Оказывается, в молодых душах дремала жажда прекрасного. И вот она вспыхнула, принимая порой наивно-восторженные формы. Появились прически «под Джонамо», девушки удлиняли разрез глаз, подкрашивали их в черный цвет…
Когда звездолет с пианисткой произвел посадку, ей не дали сойти с трапа, подхватили на руки и понесли по усыпанной цветами дорожке сквозь ликующую толпу почитателей. Джонамо пыталась высвободиться — безуспешно!
Среди тех, кто нес ее, был и никому не известный человек с серебряными волосами. И хотя остальные сменяли друг друга, он упорно не уступал места … Наконец управитель Гури облегченно вздохнул, потряс взъерошенной рыжей головой, сбрасывая крупные, словно дождевые капли пота: нагрузка стабилизировалась. Правда, автоматам пришлось-таки снять со снабжения несколько индустриалов, располагавших автономным энергетическим резервом, но это был пустяк по сравнению с неприятностями, к которым готовил себя Гури.
На сей раз пронесло. Но завтра же он потребует от компьютеров-экономистов повысить энергоемкость сети: случившееся дает на то все основания.
«Я больше здесь не нужен!» — понял Гури и помчался к глобовизору. Счетчики зарегистрировали еще один скачок нагрузки, но настолько незначительный,
Джонамо решилась на выступление по глобовидению, как на рискованную операцию. Она не видела иного пути к миллиардам сердец, которые готовы были распахнуться перед ее искусством. Окажись операция неудачной, вмиг исчезнет все, чего удалось достичь с таким трудом. Как пересохший ручеек, иссякнет преклонение. От нее отвернутся, не простят обманутых ожиданий. И она рухнет с пьедестала, на который была вознесена людьми.
Джонамо вспомнила, как восторженная толпа несла ее на руках, и зримо представила: руки, такие прочные, такие надежные, вдруг размыкаются, она падает, и нет конца этому падению…
А как же Ктор, неужели не подхватит, не убережет? Но что он может, Председатель Всемирного Форума, человек, облеченный высшей, но, увы, эфемерной властью, самый могущественный и в то же время самый бессильный из людей?
Подумав так, Джонамо физически ощутила глыбу ответственности, лежащую на ее хрупких плечах. То, что она должна сделать, не сделает пока никто, кроме нее.
Но что если ее искусство, лишившись одного из важнейших компонентов — биоволнового резонанса со слушателями, — утратит волшебную силу воздействия на человеческие сердца, и музыка будет восприниматься не душой, а лишь слухом? Тогда конец всему!
Джонамо все чаще задумывалась: почему же такую необъяснимую популярность приобрели, как утверждают, записи ее концертов, притом любительские, далекие от совершенства? Почему их передают из рук в руки, многократно переписывают, бережно хранят, точно реликвии? Причем те самые люди, которые не так давно довольствовались компьютерной псевдомузыкой, а подлинную музыку презрительно отвергали, словно замшелую, никому не нужную древность!
И здесь Джонамо невольно сделала открытие. Ее успех вовсе не объясняется биоволновым резонансом, лживой обратной связью со слушателями. Все это лишь способствовало успеху, но не предопределяло его.
Дело даже не в самой Джонамо, сама по себе она не смогла бы совершить переворота в сознании людей, их мировосприятии. Просто необходимость в музыке не покидала человеческие сердца, она лишь впала в летаргический сон, и вот теперь настала пора пробуждения.
Процесс духовного обнищания людей, которого так опасался Стром, к счастью, не зашел слишком далеко, был обратим. Возможно, не будь Джонамо, человеческий дух все равно сбросил бы компьютерные оковы. Она помогла ему в этом, утолила дремавшую жажду прекрасного. Не так уж мало, чтобы испытывать удовлетворение!
Но какой бы ни была истинная роль Джонамо — движущей силы или катализатора, — она не считала свою миссию исполненной. Напротив, с еще большей страстностью продолжала делать то, что подсказывало ей сердце.
Готовясь к концерту по глобовидению, пианистка не щадила себя — просиживала за роялем с рассвета и до полуночи.
— Доченька, — пыталась предостеречь Энн, — не надрывайся, прошу тебя!
Вспомни, как было в тот раз… Ах, если бы доктор Нилс, светлая ему память…
— Он бы понял меня, мамочка! Поверь: все будет хорошо, вот увидишь. Теперь я знаю меру своим силам, не волнуйся, пожалуйста…