По ту сторону жизни
Шрифт:
Светлокож. Светловолос. И волосы собирает в короткий неряшливого вида хвост. А вот лицо блеклое. Брови почти не видны, и из-за этого лоб выглядит непомерно высоким. Нос хрящеватый с горбинкой. Губы узкие. Подбородок сильный, тяжелый.
— Она была слишком впечатлительной… и я говорил, что не стоило ее в это дело втягивать. — Дядюшка уселся в кресло и вытянул длинные свои ноги. Домашние клетчатые тапочки смотрелись весьма мило, хотя и не сочетались по цвету с вельветовым бурым костюмом. — Однако мой отец отличался некоторым упрямством, и полагаю, не желал, чтобы его открытие
— Вы давали клятву? — уточнил Вильгельм и шмыгнул носом.
— Давал, — дядюшка слегка наклонил голову. — Вы понимаете, что проект подобного уровня… не мог бы состояться без клятвы.
— Но вы теперь говорите?
— Не о сути проекта… скажем так, клятвы в структуре своей имеют жесткие рамки, однако определяются они прежде всего внутренним отношением присягнувшего, — палец дяди коснулся головы. — Мы сами решаем, как далеко распространяется запрет. И это оставляет некоторое пространство для маневра… при должном умении.
Я восхитилась. Всегда импонировала мужчинам умным, кто ж знал, что дядюшка, к которому в семье относились снисходительно — мол, не сидится чудаку в родной империи, — тоже относится к ним?
— Если бы вы спросили о конкретных вещах… скажем, об этапах… или о сути ритуалов, структуре… частей, — он слегка поморщился и, вытащив из кармана платок, прижал к носу. — Я бы не смог ответить. А вот наши отношения с Франсин… вы знаете, что ее бабка была островитянкой?
— Нет.
Я как-то даже не задумывалась, откуда была моя мама… и это тоже странно. Была тетушка Нинелия. А кроме нее? Куда подевались их с мамой родители? Или другие родственники? И почему, собственно говоря, я только сейчас задалась этим вопросом?
— Дед был неплохим специалистом, — хмыкнул дядюшка, пряча платок в кулаке. Но кровь я почуяла. Дрогнули ноздри и… — Дорогая, возьмите себя в руки. Поверьте, кровь моя изрядно испорчена не самым праведным образом жизни…
— Как-нибудь переживу.
— …и вовсе не годится пить из родственников, — наставительно произнес дядюшка. А я ответила:
— Вы это им скажите.
И мы улыбнулись друг другу. Еще подумала, что, крайне надеюсь, это не он убивает. А Диттер закашлялся, за что и получил кулаком по спине. Вильгельм, похоже, всегда был готов прийти на помощь другу.
— Что ж… если говорить… о том, о чем я могу говорить…
— Когда ты узнал, кто лишил тебя силы?
Этот вопрос заставил его нахмурится. Вздохнуть. И ответить:
— Мне было четырнадцать. И да… я всегда отличался непомерным любопытством. Наставники хвалили меня за живой ум, но я прекрасно осознавал: в нашей семье быть умным недостаточно.
Дядюшка тарабанил пальцами по подлокотнику, а я не торопила. Я понимала, насколько неприятен ему наш разговор. А еще искала повод задать один вопрос.
Важный вопрос. Очень важный и не слишком относящийся к делу.
— Я прекрасно помню, как заболел. Сначала решили, что это из-за воды, набегался, выпил холодной, вот и слег. Был жар. Слабость. Кости ломило. Я тогда кричал от боли, и мне давали морфий, но он не помогал. Не уверен,
Он покусал губы. Скрестил руки на груди.
— Извини, дорогая племянница… мне, пожалуй, следовало бы побеседовать с тобой раньше, тогда бы ты осталась жива. Но… ты слишком похожа на нее.
— На маму?
— На фрау Агну… называть ее матушкой я и раньше не мог. Не знаю почему… просто не мог, и все.
Я похожа на бабку?
Да, что-то такое говорили, но… на отца больше, а мама… она была хрупкой и воздушной, только это я и запомнила, а мелочи, вроде черт лица и… пускай. Какая разница, на кого я похожа?
— Мне казалось, что ты-то точно не причастна к делам прошлым, а потому и втягивать тебя в эту грязь не стоит, когда же ты умерла, предпринимать что-то было поздно.
— Но ты предпринял.
— То, что мог… — дядюшка развел руками. — Все-таки твоя мать оказалась права, когда просила у Нее защиты для тебя…
— Сначала.
Я имела право требовать. Я… наверное, имела право что-то требовать от человека, которого моя бабка изуродовала, и не только она. Что-то погост семейных тайн становится слишком уж большим.
— Сначала… итак, я лишился силы, а с ней и любви отца, которому нужны были наследники, но не такие, как я или Мортимер. Я страдал. И не только потому, что сила ушла, хотя это… тяжело.
Он не стал описывать. А мы не стали спрашивать. Я просто посочувствовала. Про себя, ибо сочувствие вслух ему нужно не было.
— Твой отец, который еще вчера умирал, вдруг исцелился, и дар ему вернулся… слуги зашептались, что это неспроста… фрау Агна посещала храм, и вот такие чудеса… стало быть, к просьбе снизошли. О да, она велела слугам молчать, но что приказ против человеческого стремления к сплетням. И если сперва я не слишком обращал на них внимание, пытаясь как-то приспособиться к новой для себя жизни, то позже… несколько лет, как в тумане… я продолжал учиться, надеясь, что однажды проснусь и обнаружу, что моя сила вновь со мной. Я старался. Я был лучшим… лучше брата, который вдруг превратился из еще одной неудачи рода в наследника и любимца. А я… я стал чем-то, что мешало. Отец, глядя на меня, кривился. Мать… женщина, которую я считал матерью, и вовсе меня не замечала. Мне было двенадцать, когда меня отослали в школу. Хорошую. Очень дорогую. Ведь род Вирхдаммтервег всегда выбирает только лучшее.
В этом высказывании мне послышались знакомые ноты.
Да, дед так говорил. Про род и про лучшее… и да, из трех детей он выбрал одаренного. А из меня с сестрой ту, которая родилась в браке…
— Там, как ни странно, я пришел в себя. Не скажу, что резко приспособился, обзавелся друзьями… скорее напротив. Я был нелюдим и не слишком приятен в общении. Время было непростое. Там либо медленно сходишь с ума от одиночества, либо находишь себе дело по сердцу. Меня увлекла математика, а в приложении к магии… почему-то никто никогда не рассматривал магию с точки зрения математических моделей.