По воле судьбы
Шрифт:
— Я позабочусь о них. Но сначала разделаюсь с Цезарем.
— О да. Сначала возьмись за него. У него сто жизней.
— Ты помнишь, Бибул, как в твое консульство ты заперся у себя в доме, чтобы следить за небом? Как он тогда возмущался? Но и мы испортили ему консульство. Заставили поступить неконституционно. И заложили основы для будущих обвинений. Когда все кончится, он ответит за все…
Его резкий от природы, каркающий голос звучал сейчас очень мягко, даже нежно. Он словно пел колыбельную, погружая товарища в вечный нескончаемый сон. Это подействовало:
Последние слова его были:
— Мы его остановим.
Теперь все воспринималось не так, как в прошлом, когда умирал Цепион. Ни опустошающего взрыва горя, ни исступленного отрицания смерти. Когда затихли предсмертные хрипы, Катон встал с кровати, сложил руки Бибула на груди, закрыл ему глаза. Он знал, конечно, что произойдет, и потому в его поясе нашелся денарий. Катон опустил монету в раскрытый рот, потом поджал холодеющий подбородок и чуть раздвинул мертвецу губы. И Бибул снова словно бы улыбнулся ему.
— Vale, Марк Кальпурний Бибул, — сказал он. — Я не знаю, сможем ли мы победить Цезаря, но он никогда нас не победит.
Луций Скрибоний Либон ждал за дверью с Веспиллоном, Торкватом и прочими.
— Бибул мертв, — громко объявил Катон.
Либон вздохнул.
— Это многое осложняет. — Он сделал вежливый жест. — Вина?
— Спасибо. Побольше. И неразбавленного.
Он выпил до дна, но от еды отказался.
— Возможно ли при таком шторме развести погребальный костер?
— Его уже готовят.
— Мне шепнули, Либон, что Бибул пытался переиграть Цезаря как дипломат и пригласил его в Орик на переговоры. И что тот будто бы даже явился туда.
— Да, это правда. Хотя на встречу Бибул не пошел из опасения взбелениться. Я сказал это Цезарю и попробовал разговорить его, чтобы понять, есть ли в его обороне лазейки, через которые мы могли бы протаскивать для себя провиант.
— Но замысел не удался, — сказал Катон, вновь наполняя бокал.
Либон поморщился, развел руками.
— Иногда, Катон, я думаю, что Цезарь не из смертных. Он засмеялся мне в лицо и ушел.
— Цезарь смертен, — сказал Катон. — Однажды он умрет.
Либон наклонил свой бокал, выплеснув часть вина на пол.
— Это богам. Чтобы я дожил до этого дня.
Катон улыбнулся, покачал головой.
— Нет, я свое вино выпью сам. Что-то мне говорит, что я умру раньше.
От Аполлонии до Брундизия по морю миль восемьдесят, не больше. Утром второго апреля Цезарь снарядил в путь полубаркас и передал капитану письмо. Он еще в Британии понял, что полубаркасы быстры и надежны. Море успокаивалось, ветер с юга дул слабый, а горизонт был незапятнанно чист. Ни единого корабля, не говоря уже о флотилиях.
На закате того же дня Марк Антоний ознакомился с содержанием доставленного ему в Брундизий послания. Цезарь писал его сам, читать было легко. Почерк почти каллиграфический, хотя и очень характерный, а первая буква каждого
Антоний, экваториальные штормы прошли. Наступила зима. Согласно нашему типу погоды должно наступить обычное затишье. Мы можем надеяться на два спокойных рыночных интервала до наступления следующих штормов.
Я буду очень признателен, если ты поднимешь свою толстую задницу и переправишь ко мне еще хоть какие-то легионы. Немедленно. На всех имеющихся у тебя кораблях. В первую очередь отправляй ветеранов и кавалерию, потом новые легионы.
Сделай это, Антоний. Мне надоело ждать.
— Цезарь раздражен, — сказал Антоний Квинту Фуфию Калену. — Труби сбор! Через восемь дней отплываем.
— У нас достаточно транспортов для ветеранов и кавалерии. И для четырнадцатого, только что прибывшего. У него будет девять легионов. Это хороший кулак.
— Он и с меньшим количеством утирал всем носы, — сказал Антоний. — Шугануть бы Либона с моря, но где нам взять флот?
Сложнее всего было погрузить тысячу лошадей и четыре тысячи мулов. Семь дней и семь ночей не прерывался блестяще организованный, но весьма и весьма трудоемкий процесс. Большая гавань Брундизия с множеством бухточек позволяла отвалившим от пристани кораблям ожидать остальных, встав на якорь. Они и ждали — с животными, грумами, конюхами, а также с германскими кавалеристами, втиснутыми между лошадьми. Повозки и артиллерию погрузили скорее. А уж с пехотой разобрались и вовсе легко.
Отчалили в ночь на десятое. Дул юго-западный ветер. Это значило, что всю основную работу возьмут на себя паруса.
— Нас понесет так, что никакой Либон не догонит! — смеялся Антоний.
— Будем надеяться, что нас не растащит, — угрюмо откликнулся Кален.
Но везение Цезаря не подвело его бравых парней. Так, по крайней мере, считали шестой, восьмой, одиннадцатый, тринадцатый и четырнадцатый легионы. Ветер гнал корабли кучно, паруса раздувались. В обозримом пространстве — никакого Либона, над головами — никаких туч.
Но у острова Сасон ветер вдруг посвежел, изменил направление, откуда-то вывернулась непонятно кем возглавляемая, но явно вражеская флотилия и стала их нагонять.
— О боги! Нас сносит к Тергесте! — крикнул Антоний, когда маяк Диррахия пронесся мимо.
Но вдруг, словно по велению богов, ветер стих.
— Поворачивай к берегу, пока можно, — велел капитану Антоний.
Капитан кивнул двум рулевым. Те налегли на весла с таким напряжением, словно ворочали валуны.
— Это Копоний, — сказал Кален. — Он нас нагоняет.
— Пусть нагоняет. Мы успеем причалить.
В тридцати пяти милях севернее Диррахия был город Лисе, и здесь Антоний повернул свои корабли носом, чтобы встретить таранный удар боевых галер Колония, находящихся почти в миле от его отставших кораблей и быстро приближавшихся.
Вдруг ветер повернул, задул с севера. Вне себя от радости все на кораблях Антония смотрели, как корабли противника стали уменьшаться и скрылись за горизонтом.