По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
— Говори. — Всеволод внимательно слушал.
— Сегодня обошлось все — Божья Матерь, наверно, помогала нам.
— Да и ты постарался, — засмеялся Всеволод коротко.
— Сегодня помогла Заступница, а завтра? Этак они повадятся ходить, когда им что не понравится. Народ избаловать можно… Так что, государь, твоя воля, а оставлять этого нельзя. Накажи тысяцкого, накажи бояр, старост — чтоб впредь неповадно было. Ты — один у нас князь. Накажи сурово. Так накажи, чтоб и помыслить не могли на князя своего оружие поднимать. Хочешь — меня пошли, мне поручи.
— Я об этом думаю, — сказал Всеволод. — Твоя правда, друг сердечный. Спасибо тебе за сегодняшнее. Завтра утром приходи, да пусть твои люди расскажут, кто из бояр что народу говорил,
Юрята, сходя по ступенькам крыльца, тоже почувствовал усталость: прошедшую ночь не спал, да и денек выдался — не дай Бог. Дойти скорее до дома да спать завалиться. Мальчишки, наверное, ждут. Да и Любава извелась вся. Улыбнулся про себя: сегодня ей от него ночью толку мало будет, греховоднице.
Любава сама открыла ему дверь, хотела броситься на шею, но остановилась, попятилась. Добрыня и Бориска тоже не подходили, стояли, глядя расширенными глазами.
Что такое, подумал Юрята. Оглядел себя. Ох, забыл совсем. Пятна крови были на груди, на полах кафтана, на рукавах. Кровь, везде кровь.
Глава 11
Как предсказывал великий князь, так и получилось: слепцы прозрели. Разумеется, это произошло не где-нибудь в безлюдном месте, например, на лесной дороге, вдали от людских взоров, где чаще всего происходят подобные чудеса. Прибыв в Смоленск, где они попали под покровительство миролюбивого и добродушного князя Романа, они заказали в церкви Святого Глеба молебен в честь спасения душ своих от злодея Всеволода. Слепые князья, возимые на открытом возке, вызывали огромное любопытство, и к этому молебну в церкви и вокруг нее собралось множество народа. Во время службы коленопреклоненные князья вдруг оба схватились за головы, сорвали с себя повязки, и — о, чудо! — они видят! Об этом чуде говорилось вскоре по всей Руси. Оно настолько способствовало славе князей, что им уже мало кто припоминал их прошлые «подвиги».
Больше того — в конце осени в Смоленск прибыло посольство из Новгорода Великого. Весть о чудесном прозрении докатилась и до новгородцев, и они на большом вече постановили призвать Ростиславичей к себе. Своего князя, Всеволодова племянника Ярослава, с позором выгнали и, как бы в насмешку, поставили княжить в Волок Ламский, держа его там чуть ли не под охраной. Мстислав стал князем новгородским, а Ярополку дали Торжок. Таков был Новгород: ради прихоти своей, ради удовлетворения своего тщеславия он с легкостью пошел на разрыв со Всеволодом, хотя от великого князя Владимирского во многом зависело благополучие Новгородской земли.
Всеволод, отпуская Ростиславичей, имел тайную надежду, что они прозреют где-нибудь в Черниговской земле, где умными представителями Ольговичей, к примеру Игорем Северским или Всеволодом Курским, будет правильно истолковано их прозрение, и это расположит многих южных князей к великодушному владимирскому князю. А вышло такое, чего предполагать не мог никто, даже, наверное, сами Мстислав и Ярополк. В самом деле — богата чудесами Русская земля!
Всеволод начал готовиться к войне. Было запрещено продавать хлеб новгородским купцам, а тех, что появлялись во владениях великого князя, задерживали и содержали под стражей. Скоро таких задержанных набралось довольно много, но казне великого князя их содержание не приносило заметных убытков: большую часть заботы об узниках взяли на себя владимирская и суздальская купеческие сотни. Кое-кто из низовых купцов имел знакомых среди новгородских торговых людей, иные рассчитывали завести подобные знакомства на будущее.
Пока в городах и весях, подвластных Всеволоду, наблюдался мир. Но мир странный: все хотели его нарушить, но никто не отваживался первым начать.
Мстислав, княжа в Новгороде, поначалу лелеял мечту отомстить великому князю, но скоро понял, что поднять новгородцев на Всеволода не удастся. Вольный люд мог сколь
Отказаться от княжеского новгородского стола он не мог — куда ему было идти? Вымаливать уделы у Мономаховичей нужно было раньше, сразу после чудесного прозрения. Он предпочел взять Новгород, прельстившись древностью и знаменитостью этого княжения. Видеть в своих руках мощь, способную сокрушить врага, и знать, что эта мощь не очень-то тебе подчиняется, скорее тебя самого подчиняет себе, было невыносимо. Но Мстислав и не мог позволить себе просто жить в полную силу, как он это себе представлял и как это было несколько лет назад во Владимире: с диким разгулом, отбирая имущество у зажиточных горожан, а их жен и дочерей превращая в наложниц. Да попробуй он только! Здешний народ не знает раболепства и покорности — палками выгонят из города! И Мстиславу приходилось жить тихо, как и подобает человеку, отмеченному Божьей милостью — возвращением зрения. Отвращение к такой благочестивой жизни разъедало душу Мстислава.
Нечто подобное происходило и в Торжке с Ярополком, которому также приходилось жить, оглядываясь на благочестивого брата.
Мстиславу оставалось только ждать, когда великий князь двинет свои полки на Новгород, и он ждал этого исступленно, даже молился тайком, чтоб не узнали, что он молитвами призывает врага. Но молитвы не помогали, и известий о приближающемся владимирском и суздальском войске не было.
А великий князь к войне был готов как никогда прежде. Отборная дружина, возглавляемая опытными и хитрыми воеводами, насчитывала до десяти тысяч человек, и это без ополчения. С такой силой Всеволод чувствовал себя уверенно и мог позволить передышку. Некоторых пленных новгородских людей нарочно выпустили, чтобы, добравшись до родных мест, они рассказали о неслыханной мощи молодого владимирского князя, который вдобавок не коварен и не корыстолюбив, подобно некоторым, а великодушен и хочет только справедливости.
Видимых причин медлить с походом у Всеволода было, по крайней мере, две: беременность княгини Марьи и суровая зима. Главное — Мария: не хотелось ее бросать одну, со страхом ожидающую вестей с войны.
Причина же, известная лишь одному великому князю, та невидимая причина, удерживавшая его от похода, была очень проста: не хотел он проливать русскую кровь, не хотел войны с русскими. Всеволод чувствовал, что должен таить от всех, даже от княгини, свою приверженность к миру, нежную любовь к Русской земле. Нежную и горькую, выросшую из тоски по родине в долгие годы византийского не то «гощения», не то плена.
Там все было не так, как здесь: одна земля, один блистательный император, один народ, одно войско, отражавшее многочисленных врагов. Там на человека, прилюдно поклявшегося не убивать родного брата, посмотрели бы с удивлением: к чему выставлять семейные дела на всеобщее обозрение? Если надо убить — убей, но без лишних разговоров, как делают все. И всеми будешь правильно понят.
Здесь же, на Руси, от тебя будто ждали постоянных уверений в преданности родичам. Даже тем, кто собирался поднять на тебя меч.