По высочайшему велению
Шрифт:
Последняя реплика была обращена к гренадерского вида мужчине, застывшему на пороге ресторана и искательно обводящему залу глазами.
– Вот и кончился наш обед и моя скука, – пробурчал Филиппов, поспешно вытирая салфеткой губы. – Не иначе как что-то стряслось.
Ротмистр споро подошел к столику, вскинул руку к козырьку и тут же что-то зашептал начальнику на ухо. Послушав буквально секунд пятнадцать, тот жестом прервал докладчика, выложил на стол деньги за обед, поднялся и направился к выходу. Оба офицера проследовали за ним.
На улице Владимир Гаврилович обернулся к капитану:
– Господин Кунцевич,
– Слушаюсь. Около часу назад прямо у Александринского театра трамваем был раздавлен человек. По показаниям очевидцев – самоубийство. Личность пока не установлена, молодой мужчина лет тридцати. При нем обнаружен браунинг и бумажник. В нем список странный: имена, фамилии и адреса. Среди поименованных значится Владимир Владимирович Филиппов. И адрес ваш, Владимир Гаврилович…
– Кто первый прибыл на место?
– Городовой Старостин, ваше высокородие.
Филиппов раздраженно поморщился на «высокородие».
– Да, Знамодело, помню, старательный. Где он сейчас?
– Я его с улицы сменил, сидит в части, караулит ночного задержанного.
– Хорошо. Пострадавшего он обыскивал?
– Так точно. Уверяет, что бумажник сразу мне передал, внутрь не заглядывал. Да так и по инструкции положено.
– А труп?
– В покойницкой, где ж ему быть? А вещи я вам на стол положил и кабинет запер.
– Вы вот что, Роман Сергеевич, вернитесь-ка в «Асторию», протелефонируйте оттуда мне на квартиру. Справьтесь у Веры Константиновны, дома ли Владимир, и, если он там, немедля звоните в часть: пусть пошлют за ним мотор и везут его к нам. И вы тоже после бегом на службу.
– Вот и накаркал веселье, да, Александр Павлович? – повернулся он к Свиридову. – Ну, пойдемте знакомиться с грешником, не убоявшимся геенны. Чует мое сердце, не от любови несчастной он на рельсы бросился. И что это за список такой, в котором мой сын числится?
Вид самоубийца имел, мягко говоря, малопривлекательный. Лицо каким-то чудом уцелело и выглядело даже благообразным и безмятежным, но вот под простыней, укрывавшей все ниже подбородка, угадывались весьма неприятные анатомические изменения. На соседнем столе грязным ворохом была свалена окровавленная одежда. Еще один стол оказался занят другим, уже полностью накрытым телом. Рядом с трупом самоубийцы вытирал только что вымытые руки Павел Евгеньевич Кушнир, полицейский доктор, мужчина лет пятидесяти в круглых очках и чеховской бородке.
– Сами видите, господа, шансов выжить у… гм… пациента не было совсем. Грудная клетка раздавлена, ноги практически отделены от тела. Вскрытие покажет более точно, но думаю, что смерть наступила даже не от полученных травм, а от болевого шока. Хотя понятно, что повреждения носят летальный характер, да-с. Предварительно могу сказать следующее: мужчине не более тридцати лет, внешних признаков каких-либо кожных заболеваний нет, насекомых ни в волосах, ни в бороде не обнаружено, телосложение нормальное, ногти и на руках, и на ногах чистые, недавно пострижены. Судя по одежде, человек из приличного общества, но о достатке судить трудно, костюм сильно пострадал, и не вполне понятно, в каком виде он был до происшествия. Сейчас проведу вскрытие, посмотрим на состояние внутренних органов, на содержимое желудка.
– Спасибо, Павел Евгеньевич. Вы ведь не возражаете, если мы пока здесь побудем, повозимся с его вещами?
– Вы здесь начальник, Владимир Гаврилович.
Филиппов сам аккуратно разобрал груду одежды на отдельные предметы, внимательно осмотрел метки на белье, показал Свиридову, тот сделал запись в маленькой темно-зеленой книжечке. Затем приподнял за шнурки штиблеты, пристально изучил подошвы и, ничего не сказав, перешел к брюкам. Те были разорваны чуть выше колен почти пополам и сильно испачканы в том же месте кровью. Затем он подошел к покойнику, приподнял нижнюю часть простыни, покачал головой и вернулся к столу с одеждой. В пиджаке неизвестного предмет гардероба и вовсе угадывался с трудом, тем не менее сыщик расстелил его на столе, постаравшись максимально придать ему заложенную портным форму. Прощупал карманы, скорее для порядка, нежели в надежде отыскать там что-то, упущенное при обыске, распахнул полы и удивленно присвистнул.
– Александр Павлович, посмотрите-ка. Похоже, ларец-то с секретом!
На внутренней стороне пиджака из образовавшейся от колес трамвая прорехи выглядывала испачканная кровью бумага.
– Доктор, будьте любезны, одолжите мне скальпель ненадолго. Ага, вот так вот его, осторожненько…
Он поддел острым инструментом проходящий поперек спины внутренний шов, вскрыл подкладку и извлек тонкую стопку изорванных и залитых кровью бумаг, исписанных мелким почерком.
– Ну что ж, господин Свиридов, мою руки, и идемте в кабинет. Приобщим к загадочному списку сей манускрипт, а заодно побеседуем с нашим очевидцем. Он, поди, истомился пьяные песни-то в арестантской слушать.
Отдав вполголоса какие-то распоряжения врачу, Филиппов догнал Свиридова на лестнице. Оказавшись в кабинете, товарищи закурили и с азартом почуявших зверя гончих приступили к изучению изъятых вещей: коричневого потертого кожаного бумажника, небольшого пистолета и сложенного вчетверо листка желтоватой бумаги. Стопку из пиджака пока оставили в стороне – почерк с наскока не поддался.
Пистолет оказался самым заурядным браунингом 1906 года с наполовину пустой обоймой, и, судя по состоянию ствола, стреляли из него в последний раз не так давно. В бумажнике помимо нескольких банкнот была фотографическая карточка молодой девушки в темном платье, довольно милой. На обороте обнаружилась надпись: «Камень, лежащий на дороге, может иметь самые лучшие намерения, но все-таки его надо убрать… Ваша N.».
– Странное послание на память… – пробормотал Филиппов.
– Это из «Овода», Владимир Гаврилович. Возможно, дама не свободна, и камень – супруг, для которого и предназначалось содержимое обоймы этой мортиры. Так что вы, видимо, ошиблись насчет мотивов покойного – всему виной la femme fatale.
– Посмотрим, посмотрим… Войдите! – ответил он на робкий стук в дверь. – Проходите, Старостин, мы тут как раз ваши находки изучаем.
Средних лет человек в белой летней форме городового перешагнул порог и почтительно замер посреди комнаты, напротив стола. Александр Павлович с папиросой отошел к окну, показывая, что он здесь только зритель, а заодно и занимая место, дающее возможность наблюдать за обоими собеседниками разом.