По высочайшему велению
Шрифт:
– Увы, Алексей Дмитриевич, хоть господин Зимин и у нас, но он ничего не говорит и уже точно ничего не расскажет. – Филиппов поднял откатившийся к столу стакан.
– П-почему? Дайте мне с ним… Я такого про него расскажу!..
– И повторюсь: увы, Сергей… как его по батюшке?
– Сергеевич…
– Так вот, Сергей Сергеевич Зимин крайне неразговорчив по причине того, что он мертв.
В третий раз за день идти в покойницкую Филиппов отказался и отправил туда с конвойным и Мазуровым помощника. Сам же занялся расшифровкой извлеченных из пиджака Зимина бумаг. При более внимательном рассмотрении выяснилось, что не все листы были написаны одним человеком, о руку которого они сперва споткнулись. Имелись и вполне читаемые
«Я, Сухомлин Виктор Сергеевич, клянусь отдать себя всего делу революции, не жалеть ни сил, ни самой жизни, служа интересам России и партии и требуя того же от своих товарищей. Отрекаюсь отныне от всяких семейных уз, дабы ничего не мешало моей революционной борьбе. Обещаю быть безжалостным к врагам народа и беспрекословно подчиняться приказам партии».
Название партии нигде не указывалось, а в делах политического сыска Владимир Гаврилович профессионалом не являлся, потому вот так с ходу по тексту определить принадлежность к какому-либо из многочисленных революционных движений современной России не мог. Он отложил эти расписки, снова закурил и в задумчивости взял в руки бумажник. Достал фотографию Надежды Мазуровой, долго вглядывался в красивое лицо, потом перевернул карточку и еще раз прочитал послание. Теперь, после всех установленных фактов, в нем легко можно было усмотреть не только личный, интимный характер, но и призыв к какому-то определенному деянию в отношении конкретной персоны. Камень, который все-таки требовалось убрать с дороги… Увы, покушения на людей государственных в последнее время стали прямо какой-то черной революционной модой. Похоже, к делу нужно будет привлекать Охранное отделение, а то и вовсе придется передать его жандармским. Мысль эта Филиппову не понравилась, он рассеянно постучал о сукно стола бумажником, а после швырнул его в дверь. Мгновение спустя та приоткрылась, и в щель опасливо просунулась голова Свиридова.
– Ох, Александр Павлович, голубчик, бога ради, извините, что-то я распсиховался, как курсистка, – поднялся из-за стола Филиппов. – Входите, входите, рассказывайте, что там?
Свиридов сел напротив и положил на стол тонкую папку.
– Ну с Мазуровым все предсказуемо – увидел сестру, опять забился в истерике. Я попросил доктора дать ему что-нибудь успокоительное и отправил в камеру. А вот дальше все очень интересно. Павел Евгеньевич подготовил отчет, – Свиридов кивнул на папку, – и вы оказались правы: кровь на ботинках не Зимина.
– Ох, надо было попросить сравнить ее с кровью убитой Мазуровой.
– А он так и сделал. Черт знает, что его дернуло, говорит, явилось озарение, как под руку кто толкнул. Это ее кровь на обуви.
– Значит, Зимин точно был на Литейном. Вот только вопрос: в момент убийства или после?
– Осмелюсь предположить, что он не просто был там во время выстрела, но и сам стрелял. У Зимина – в отчете доктора этот факт отражен – на правой кисти в области большого пальца и на тыльной стороне ладони свежие пороховые вкрапления. Так что я предлагаю заказать на завтра эксперта по баллистике. Проверим и пулю, и пистолет. Но, вероятнее всего, дело обстояло следующим образом: Зимин и Надежда Мазурова находились у него на квартире, куда заявился уже пьяный Алексей Мазуров. Видимо, выяснять отношения. Возникла ссора, которая вылилась в потасовку и случайный выстрел. Я осмотрел одежду убитой. Края пулевого отверстия на жакете явно подпалены, то есть стреляли почти в упор. Возможно, Зимин угрожал пистолетом пьяному братцу, а Надежда Дмитриевна пыталась их разнять. Несчастный случай, осталось дождаться подтверждения от эксперта.
– Да, звучит довольно правдоподобно.
– Вполне. И объясняет
– Только давайте-ка мы еще попробуем дактилоскопию сделать. Есть у меня знакомый в Центральном бюро. Помните, какие они недавно фокусы показывали на выставке в Царском Селе?
– Ну если они согласятся, то было бы весьма познавательно. А как у вас обстоят дела с тайнописью?
– Обычные революционные расписки в верности партийным идеалам. Пусть дальше Охранное отделение выясняет, адепты какой именно партии их писали. Это ведь я из-за мысли, что придется им дело отдавать, так уликами раскидался. Голубчик, поднимите портмоне, не сочтите за труд.
Свиридов прошел до двери, поднял раскрывшийся бумажник и изумленно уставился на торчащий из торца кожаной складки листок синеватой бумаги.
– Владимир Гаврилович, очередной бумажный сюрприз с того света. – Он повернулся к начальнику, не поднимая глаз от клочка бумажки с фиолетовой печатью. – Тут пропуск в Охранное отделение на сегодняшнее утро на имя Зимина. Выписан самим полковником фон Коттеном.
День второго столпа охраны правопорядка российской столицы – а учитывая мнение государственной власти, пожалуй что и первого – полковника фон Коттена, начальника Петербургского Охранного отделения, начался чуть менее суетливо, нежели у господина Филиппова. Завтрак прошел мирно, супруга дежурно поцеловала его перед выходом в щеку, и к 11 часам он уже находился в своем кабинете на Мойке. Но вот дальше все пошло так, будто его подвергли жуткому сглазу.
Сперва не явился очень важный визитер – агент по кличке Павлов, ради которого, собственно, Михаил Фридрихович и отправился сегодня на службу. Причем не просто не явился – вместо него в приемной ждал сотрудник, которого фон Коттен приставил за ним доглядывать. И ждал он с дурными новостями с Литейного: на двери квартиры печать, дворник рассказал, что ночью в доме была стрельба, а из самой квартиры полицейские утром увезли два тела. Свой человек в Казанской части сообщил, что действительно рано утром доставили пьяного мужчину и мертвую женщину, но по приметам мужчина на Павлова не походил.
В состоянии жуткой напряженности и полной неопределенности прошел обед, а после как гром среди непривычно ясного для северной столицы неба прозвучал второй звонок из Казанской: в часть привезли новый труп, описание совпадает. А после совпало и имя! Дело, планировавшееся несколько месяцев, рушилось на глазах. Необходимо было докладывать во дворец, но рука не поднималась крутануть ручку телефона. Тем не менее пришлось-таки собрать в кулак взбунтовавшуюся волю и сделать звонок.
Встреча была назначена в Михайловском саду через три четверти часа. Михаил Фридрихович поднялся в служебную квартиру, сменил мундир и фуражку на чесучовую пару и летнюю шляпу, захватил трость и направился по Конюшенному в сторону канала. Его путь был ближе, чем у его визави, и он рассчитывал оказаться на месте первым, однако, войдя в сад, увидел поднявшегося навстречу со второй скамейки высокого господина в легком светло-коричневом костюме, соломенном канотье и щегольской бабочке. Выправка его явно диссонировала с модным цивильным нарядом, равно как и аккуратные, ухоженные усы, отдающие медной рыжинкой.
– Что стряслось, Михаил Фридрихович? – Он вежливо приподнял шляпу и, вытянув правую руку, пригласил фон Коттена внутрь парка.
– Странное место для встречи, вам не кажется? Тут же полно народу!
Людей к вечеру действительно прибавилось. По аллеям прогуливалась чистая публика, пришедшая сюда из душных квартир и кабинетов в поисках тени и вечерней прохлады, на входе торговали холодной сельтерской и оранжадом, а из глубины сада неслось разноголосье разносчиков всякой снеди: «кому пирожки с перцем да собачьим сердцем», «возьми кваса кружку да от калача дужку», «деньгу мечи – покупай калачи».