Победить смертью храбрых. Мы не рабы!
Шрифт:
– Я… – последовал вполне логичный ответ, и мое сердце, на секунду застывшее, снова забилось ровно. Сказано было не вполне членораздельно, но голос моего товарища я прекрасно помнил. Это был не он.
– Кто «я»? Кто ты такой? – Я прильнул к решетке, стараясь разглядеть заключенного. Тот, повозившись, поднялся с койки и не спеша встал в полный рост. Я снова убедился, что ничего общего с Нельсоном он не имеет.
– А вы кто? – тут же откликнулся человек в камере. Все так же с дефектами речи. Следом за тем мужчина подошел ближе, позволяя себя увидеть. Грубые слова, готовые
– Парень, ты выйти отсюда хочешь? – произнес я, не уверенный в том, правильно ли поименовал обитателя камеры. Глаза и лоб мужчины украшали бинты. Нижняя часть лица, свободная от них, представляла собой одну сплошную вспухшую рану. Немудрено было ошибиться при выборе возрастных критериев.
– Хочу, – ответил мне раненый, и я понял, почему плохо разбираю его слова: он разговаривал, практически не размыкая губ.
– Тогда в темпе: кто такой и как здесь оказался, – не позволил я сочувствию и жалости затмить основной для меня вопрос. Ведь доктор, отводя нас в эту камеру, в действительности считал, что заключенный чем-то близок мне. Следовало выяснить причину его уверенности.
Мужчина подошел ближе, подволакивая ногу, и прижался к решетке лицом. Бинты закрывали лишь один глаз. Второй, покрасневший, он скосил, разглядывая застывших на лестнице подручных Хохла и приведшего нас в подвал врача.
– Лагерники, – сделал заключенный тихий вывод. – Выпустите меня. Я на вашей стороне.
– Кто ты такой? – повторил я, чувствуя, что теряю терпение. Потеря времени, связанная с бессмысленными препирательствами, грозила в будущем большими неприятностями.
– В прошлом лейтенант Красной армии. Пойдет?
– В каком прошлом? – продолжил я настаивать, мысленно уже готовый к тому, что я услышу. Видимо, врач, сам того не ведая, попал в точку.
– В моем прошлом. Здесь такого нет.
Вытащив Илюхина, я удостоился немудреной шутки Хохла, выразившего уверенность, что моей целью является сбор всех инвалидов больницы. Доктор, совершенно верно истолковавший мой взгляд, направленный на него, торопливо пояснил, что никакого вреда он больному не причинял, а только лечил его. Мол, лейтенант был на грани смерти, и лишь благодаря врачебному вмешательству ему удалось сохранить жизнь.
Оправдания и шутки я выслушивал уже в коридоре. Илюхин шел с трудом, и, поскольку я его вынужден был поддерживать, Хохол со своими близкими быстро нас обогнали. Доктор, сопя и маясь от неопределенности, следовал рядом с нами. Поглядывал на меня, лейтенанта, кусал губы и наконец не выдержал:
– Вы оставите меня? Поверьте, я вам не нужен!
– Что с первым раненым? – прервал его я.
– Общая слабость, много ушибов, есть переломы ребер… – Доктор с готовностью зачастил, сыпля терминами, которые я вряд ли понял бы и на русском.
– Стоп. Он умрет или нет? – постарался я внести ясность.
– Нет, конечно же! – едва не всплеснул руками врач. – Уход, постельный режим, питание, общеукрепляющее, витамины – ничего сложного!
– По этому что? – Я кивнул на припадающего на ногу и цепко держащегося за
– Еще проще, – с облегчением отозвался доктор. – Передвигаться может с ограничениями, жизни ничего не угрожает, общеукрепляющее, витамины, питание, и все будет замечательно.
Не скрываясь, в голос, я скептически хмыкнул. Понятное дело, что немцу хочется отделаться от увлекательной поездки к черту на рога в машине, полной зэков, но выглядела эта попытка просто смешно. Одинаковые диагнозы и чудовищно бессмысленные рекомендации по лечению не могли вызвать ничего, кроме саркастической улыбки.
До палаты мы добраться не успели. Гурьбой оттуда вывалились заключенные, шалые, растрепанные. Один из них толкал перед собой заплаканную, покрасневшую медсестру. Халат, бывший ранее на девчонке, куда-то делся. Она оказалась облачена в белую блузку и черную юбку ниже колена, судя по всему, нечто наподобие форменной одежды. Блузка девчонки была лишена нескольких пуговиц, и медсестре приходилось сжимать ее края пальцами, дабы одежда не распахивалась. Непрекращающиеся толчки в спину то от одного, то от другого мужчины заставляли несчастную двигаться рвано – ускоряясь и тут же останавливаясь.
Доктор, зло взглянув на меня, кинул обвиняющее:
– Вы же обещали!
Не дождавшись от меня ответа, который, впрочем, я и не собирался давать, врач ринулся вперед, к кучке заключенных. Проводив его взглядом, я скривился от досады. Блатные, захватив девчонку, совершенно забыли о гораздо более важном – саквояже, собранном доктором.
Немец, оказавшись рядом с медсестрой, подхватил ее, едва не упавшую от очередного толчка.
– Хватит! Вы обещали, я вам показал заключенного! – Доктор задвинул девчонку за спину и довольно смело заступил дорогу уголовникам. – Оставьте ее в покое! Вы получили все, что хотели!
Со стороны попытки врача выглядели смешно. Однако я не мог не оценить отваги его поступка – в определенном смысле практически самоубийственного.
Один из бывших заключенных, бранясь, потянулся к доктору с ясным намерением что-то ему повредить. Врач, вместо того чтобы быть схваченным, торопливо отступил назад и, развернувшись боком, вытащил из брючного кармана небольшой пистолет. Взмахнул им, будто ножом, перед лицами уголовников, громко прокричав:
– Назад! Назад, красное отродье!
Опешившие, вмиг растерявшие все свое самодовольное хамство и уверенность в собственных силах заключенные послушно отступили на шаг назад. Вернее, как отступили – в буквальном смысле отпрыгнули от вооруженного маленьким пистолетиком немца. Вся бравада с секунду назад смелых и наглых самцов мгновенно улетучилась.
– На пол! Живо на пол, выродки! – потрясая оружием, вполне грамотно распоряжался немец. У него был один-единственный вариант – давить противника, пока тот был растерян и сбит с толку. Как только зэки сообразят, что их четверо, а врач всего лишь один и что небольшой калибр обладает ничтожным останавливающим действием, его просто сомнут. За смелость врача следовало похвалить. А вот за предусмотрительность лично я поставил ему огромный минус. И сделал это следующим образом.