Победивший платит
Шрифт:
Четверть часа - более чем достаточно, чтобы одеться: костюм - пригодный для пребывания в не слишком комфортабельных условиях, но не представляющий меня скверно одетым дикарем; комм на руку, расческу и платок в карман; каплю духов за ухо - я быстро учусь принятым здесь правилам... А вот для важного звонка этих минут катастрофически мало. Секунды растягиваются, и знакомый голос из комма оказывается всего лишь издевкой автоответчика. Без паники: Иллуми говорил, что сегодняшний визит крайне важен и официален, логично ожидать, что он выключит комм. Ладно, пусть не он, но стряпчий хотя бы должен оказаться на месте?
Получив
Да, предстоящий цетский допрос у меня теплых чувств и приятных ассоциаций не вызывает. Но и паники тоже. Меня не будут ни пытать, ни угрожать расстрелом; и воинская присяга на сей раз не требует от меня молчания. Ситуация примитивна в своей простоте: держись спокойно и говори правду. Не обязательно всю.
Хотя червячок сомнения грызет меня по-прежнему. Несколько дней назад Лерой Эйри указал на меня как на несостоявшегося убийцу, это невозможно, но так. Не окажусь ли я сегодня на очной ставке с каким-нибудь тихим человечком, который с уверенностью подтвердит, глядя мне в глаза: да, он это, душегуб, живодер барраярский, ребенка резал? Неприятная, хоть и возможная, перспектива.
Впрочем, первые слова следователя, произнесенные в присутствии моего адвоката, неожиданностью не оказываются. "В связи с вновь открывшимися обстоятельствами дела о ранении Лероя Эйри и показаниями потерпевшего... предъявить Эрику Форбергу д'Эйри обвинение в покушении на умышленное убийство..."
– Ситуация для меня выглядит следующим образом, - сообщает следователь невозмутимо.
– У вас, Форберг, была возможность и был мотив. Свидетели вашего разговора с Лероем Эйри утверждают, что на его претензии вы не сумели найти ответа. Свойственная вашему народу мстительность толкнула вас на нападение.
– И глядя мне в глаза, полуутвердительно: - Вы ткнули его ножом, потому что другого аргумента не нашлось, так ведь?
Я прекрасно понимаю, что полицейский хочет вывести меня из себя и что в его логике присутствует немалая прореха.
– Не тыкал я его. Ничем. Ни ножом, ни деревянной шпилькой для канапе. Лерой Эйри злился на меня, а не я на него, и если у кого-то из двоих были основания для мести, то тоже у него.
– О юном Эйри говорят многое, но никто еще не называл его вспыльчивым, - усмехается полицейский чин.
– Юноша, наследующий и украшающий род, серьезен и вдумчив, идеальный сын - если он принялся вас упрекать, значит, не без оснований. И теперешний Старший рано или поздно должен был в этом убедиться, несмотря на свое... увлечение. Вы напали на того, чья правота угрожала вашему положению?
– О моем Старшем говорят многое, но никто не посмел назвать его пристрастным, - парирую тон в тон.
– Я верю объективности его суждения. И я не нападал на мальчишку. Ни с оружием, и с голыми руками.
Сидящий рядом стряпчий молча кивает.
– Поведение Старшего Эйри нетипично, в этом я согласен с его сыном. Не суть важно, как вам это удалось на него повлиять, но его снисходительность к вам меня не убеждает. А иных доказательств вашей невиновности нет, - пожимает следователь плечами.
– На вас показала сама жертва.
Он доверительно чуть подается в мою сторону.
– То, что барраярцы упрямы в заблуждениях, знает каждый, кто видел их хоть раз. Но вы зря не желаете помогать следствию и вспоминать подробности, могущие вас спасти. Вам самому было бы проще, сознайся вы честно, что все произошло во внезапном приступе аффекта, естественном для варвара, и что вы раскаялись в своей несдержанности.
Неужели я выгляжу дураком, готовым ему преподнести свое признание на блюдечке с золотой каемочкой? А Иллуми - жертвой порчи или любовного напитка?! Ни того, ни другого, как известно, не существует.
– Я не нападал на мальчика ни по обдуманному решению, ни в приступе аффекта, - отвечаю в тон.
– А кто тогда?
– задает следователь совсем риторический вопрос, и я пожимаю плечами:
– Откуда мне знать? Я не должен делать за вас работу и выяснять, кто преступник. Достаточно, что я - не он.
Очевидно, чтобы доказать, насколько активно они ищут убийцу - в моем лице, - следователь засыпает меня градом однотипных вопросов. От меня требуется чуть не поминутно вспомнить подробности общения с каждым из семьи Эйри, причем допрашивающий особо упирает на то, что и миледи, и ее сын уверены, что я необычайно опасен. Вопросы явно повторяются с минимальными изменениями, и намерение следователя поймать меня на лжи или разногласии прозрачно, как вода.
Кстати, о воде. На третьем часу беспрерывной болтовни я начинаю ощущать определенный дисбаланс жидкости в организме. Горло пересохло почти до хрипа, а вот кое-от каких излишков не мешало бы избавиться.
Моя просьба о техническом перерыве на попить и отлить не вызывает у полиции восторга, однако десятиминутное разбирательство с участием истомившегося молчанием адвоката заканчивается победой Дерреса: тот дожимает противника, припомнив нечто совершенно зубодробительное и законодательное. Так что, неохотно и "всего на пять минут, Форберг", но перерыв я получаю. И, рысцой вернувшись из сортира, куда меня водит конвой, успеваю еще отпить из стоявшего на столе графина. Следователь и так смотрит волком, словно готов выхватить даже этот стакан прямо у меня из руки, поторапливая.
И все снова идет по кругу.
"Чем вы можете объяснить наличие ваших, и только ваших, отпечатков на оружии?" "Вы не передавали это оружие кому бы то ни было?" "Ваше военное прошлое не оставило вам наследства в виде внезапных головных болей или выпадения памяти?" "Вы не принимали никаких медицинских препаратов в день бала?" "Вы успели обзавестись знакомыми в столице или за ее пределами?" "Близких контактов вы завести не успели? Со слугами, возможно? Вашего дома или милорда Табора?"
Нет, нет и нет. Все выстрелы в молоко, но следователя это не обескураживает. Впечатление, словно он намерен взять меня измором, положившись на количество, а не смысл вопросов.