Победивший платит
Шрифт:
... Все еще помню, как гремело сердце, когда патрон целовал меня, мягко и неторопливо.
– Все случилось, и я об этом не жалел. Нару, насколько мне известно, тоже. Этот шаг мало что изменил... добавил, скорее, так будет правильно. С тех пор так и остается: окрашенная телесной привязанностью симпатия, его забота о моем благополучии, мое уважение.
Эрик, внимательно выслушав все это, делает паузу, точно взвешивает тяжесть выслушанных обвинений, приходит все же к выводу, что состава преступления нет и, наконец, хмыкает:
– Все, приехали.
– А ты просто спроси, - советую я, развеселившись от подобной перспективы.
– Мой опыт не так велик - кроме Нару, едва десяток романов не длинней нескольких месяцев каждый и регулярные посещения веселых заведений.
Смех одолевает меня совершенно внезапно.
– Ох. Несостоявшиеся любовники входят в число тех, о ком ты хотел бы знать?
– Несостоявшиеся - это те, которые отверг ты или которые проделали это с тобой?
– уточняет уже вполне успокоившийся Эрик.
– Знаешь, почему я избегаю стимуляторов?
– отвечаю я вопросом на вопрос.
– В юности я ими не брезговал. И как-то после примерно десятидневной пирушки очнулся в постели с Пеллом, а тот - любитель исключительно женского пола. Пока я соображал, было ли что-то или нет, и как бы мне потихоньку выбраться из кровати, он проснулся...
Эрик ошеломленно смаргивает, выдает короткое "мда" и хохочет, откинувшись на спинку сиденья.
– И никто из вас не успел ехидно поблагодарить приятеля за дивную ночь?
– стараясь успокоиться, язвит и закатывается снова.
– Из одежды на нем был только нож, и я как-то не рискнул, - объясняю я развеселившемуся Эрику. Кажется, давнишняя неловкая ситуация сослужила мне хорошую службу: с узкого лица совершенно исчезло неприятное выражение подавляемой ревности, следует закрепить результат.
– Я признался как на духу, как видишь. Очередь за тобой, - предлагаю и поддразниваю одновременно. Откровенность сейчас была бы как нельзя кстати.
– А что я?
– успешно притворяется наивной невинностью Эрик.
– Ты ведь не про девушек спрашиваешь. Ничего у меня такого не было...
– пауза, предназначенная то ли для заигрывания, то ли для выбора между честностью и приличиями, повисает дразняще, как краснобокое яблоко.
– Почти.
– Почти?
– улыбаясь, уточняю я, радуясь многообещающему намеку.
– Пару раз не считается?
– Не более, - кивает Эрик, и торопливо буркает: - Сейчас напридумываешь себе! Ничего особенного. Знаешь, как бывает - спьяну, из любопытства, из... из сочувствия, да.
Я привлекаю любовника к себе, позволяя спрятать лицо на собственном плече и выключаю свет в салоне. Темнота располагает к откровенности, жаркое дыхание рядом с ухом возбуждает нервы, и в салоне у нас становится чертовски душно. Может быть, шофер переусердствовал с обогревом - щеки у барраярца так и горят.
–
– "Отец-командир", общее такое понятие. В тот раз была очень длинная ночь, и очень холодная, а разжечь огонь было нельзя...
***
Первый выезд предстоящего сезона назначен на будущее воскресенье, и в доме царит умеренная суматоха: портной, выслушав пожелания миледи, торопится воплотить их в материи, младшие дети с гувернером собираются уезжать в имение, Эрик отправился в город, и только супруга, удалившись в свои комнаты подальше от шума, гадает на многоцветной ткани с калейдоскопным переливающимся узором.
– А мне погадаешь, дорогая?
– спрашиваю я, любуясь художественным беспорядком ее волос и костюма - для того, чтобы получить подобный эффект, камеристке пришлось кропотливо трудиться не менее получаса.
– Непременно, - улыбается Кинти и немедленно уточняет.
– Что за цвет у твоего нового развлечения?
Привычку ехидствовать из этой прелестной женщины не вытравить ничем, да и не нужно.
– Медово-рыжий, - предлагаю. Я слабо разбираюсь в цветовых соответствиях и могу и ошибиться, но именно этот оттенок кажется мне наиболее подходящим, Эрик - явно осенний тип.
Кинти наливает мне чашечку чая и садится рядом.
– Ты выбрал чудный оттенок. А твой по-прежнему черный?
– она встряхивает полотнище и, не глядя, кладет ладонь на середину ткани, чтобы термочуткий материал отреагировал.
– Мне он показался серым с редкими алыми искрами. Впрочем, после твоих прежних рассказов я подозревала худшее, и мальчик меня приятно удивил.
– Худшее?
– вздергивая бровь, уточняю я.
– Кинти, с каких пор я дал повод подозревать меня в дурном вкусе?
– Вкус у тебя безупречный, Иллуми, но ты был всегда слеп к цветам характера. Не помнишь?
– безмятежно переспрашивает она.
Разглаженная ладонью ткань демонстрирует бледнеющую с краю черную спираль с оранжевым окаймлением.
– Вы дополняете друг друга, - говорит Кинти, расшифровывая узор.
– Сближение. Опасность. И повторение. Видишь?
– Повторение?
– проводя пальцами по постепенно исчезающей спирали, переспрашиваю я.
– Это намек на Хисоку или указание на новый цикл отношений?
– Не знаю, - роняет она.
– Ты же знаешь, что я никогда не гадала на твоего сводного брата.
Отношения Хисоки с Кинти были всегда действительно прохладными. До недавних пор я не знал, чем это объяснить - теперь знаю. Должно быть, интуиция женщины подсказывала ей, что с Хисокой не стоит иметь дел.
В моем отношении к гаданиям есть немалая толика здорового скептицизма, объясняющаяся просто: это занятие не хуже любого другого развлечения, но воспринимать его результаты всерьез для человека культурного несколько смешно хотя бы потому, что в ответ на свой вопрос получаешь еще дюжину.