Победивший платит
Шрифт:
– Это вряд ли надолго. Полагаю, уже нашлось кому тебе подсказать, что дикий барраярец - не высший класс для любовника, - усмехаюсь, но вместо улыбки получается уже оскал.
– Ну что ты, - у ноздрей подергивается мышца, - если рассуждать логически, то как раз в постели у нас все в порядке. А в остальном... Мои любовники не позволяли себе десятой доли того, чего ты даже не замечаешь, а я вынужден терпеть!
Обидно до того, что ладони холодеют. Впрочем, все закономерно, не так ли? Удивляться следовало сладкой идиллии, а не тому, как
– Извини, что чересчур много себе позволял. Надеюсь, у моего преемника с этим проблем не будет, - цежу сквозь зубы.
– Надеюсь, больше я не влюблюсь, - парирует Иллуми быстро.
– Если это предполагает отсутствие права даже позаботиться о собственном избраннике, то мне даром не нужна такая затея.
– Издевательство это, а не забота!
– взрываюсь. И, похоже, обычная для него манера обращения с близкими - операцию над Фирном я же наблюдал?
– Якобы ради моего блага заставлять меня делать выбор между человеком, которого... моим человеком и моей страной. Пусть бывшей. Хватит с меня!
– Хватит, тут ты прав.
– Он разворачивается; в потемневших глазах плещется горячее бешенство.
– Желаешь и дальше считать себя шлюхой и предателем, лежа в моей постели - вперед, но меня в ней не будет!
Все-таки выставляет. Уже формально. Закончились каникулы.
– Как скажешь, - отвечаю тихо и так спокойно, что сам себе удивляюсь.
– Ты в этом доме хозяин, тебе решать.
– Я в этом доме давно не хозяин, - глухим от обиды голосом сообщает Иллуми, почти отвернувшись от меня.
– Можешь записать на свой счет еще одного цета. Сильнее тебя я быть не могу, а по-другому не умею.
Если бы не эти слова, я бы уже вылетел из комнаты, хлопнув дверью и ожесточенно прикидывая, в каком порядке лучше укладывать свои скудные пожитки в сумку. Но судя по голосу, Иллуми обиделся всерьез. Как будто не он меня сейчас пренебрежительно поставил на место, а я его оскорбил черной неблагодарностью. Как будто... ему действительно невыносимо то, что он не в состоянии контролировать на все сто процентов, и отгораживая от него кусок своей жизни, я его предаю.
Сажусь в кресло, подобрав ноги и обхватив колени руками.
Молчу.
Иллуми шагает по комнате, как зверь, посаженный в клетку. Просторная прежде гостиная делается неуютно тесна для двоих.
Хуже всего, что я мог бы постараться стать таким, как желает мой цет. Осталось немножко, чтобы из дикого варвара и военного фанатика превратиться в цивилизованное на здешний манер создание. Раствориться в здешней упорядоченной роскоши, как сахар в кипятке. Невелика ценность.
Желание быть нужным держит крепче привязи. Изменить себя? Изменить ему? Ненавижу быть предателем.
Четверть часа молчания невыносимы, как время перед обстрелом.
Наконец он оборачивается ко мне и первым разбивает тишину:
– Что теперь?
– Не знаю...
– отвечаю честно. Холодно в комнате - дует так, будто за окном зима,
– Мои... принципы - это не болезнь, а часть меня, и не самая худшая. Если уж ставишь мне ультиматум, они или ты, дай хоть подумать.
Иллуми молча сдергивает с соседнего кресла покрывало и отдает, а сам присаживается на подлокотник. Ладонь, которой он накрывает мою, неожиданно горячая.
– Мы друг друга опять понимаем превратно, - тихо сообщает он. Прижимает к себе и крепко держит.
– Я тебя не гоню. Просто не могу видеть, как ты носишь это в себе, словно отраву.
– Заботишься обо мне?
– Невеселое фырканье, несмешная шутка.
– А я - о тебе, поэтому и стараюсь отгородить тебя от своих проблем и лишний раз промолчать. А ты из того же резона пытаешься меня лечить всеми доступными методами, вплоть до хирургических.
Смешок, горький до невозможности.
– Я тебя напугал?
– Нет. Ужаснул.
– И пока он не успел обиженно вскинуться и отойти со словами: "Так какого черта ты делаешь в моей комнате, постели и жизни?", объясняю: - Тем, что я не ответил тебе моментальным отказом, а принялся раздумывать, стоит ли неделя с тобою двадцати моих прежних лет.
– Решай, - кивает он.
– Просто знай, что... ты можешь меня бесить, мне может не нравиться моя зависимость, я переживу, если ты меня бросишь, и я хочу быть с тобой.
– "Не хочу расставаться, но приму твое решение?" - осторожно переспрашиваю.
– Вроде того, - кивает Иллуми, мазнув щекотной гладкой прядью по моей щеке.
– Но если мы вместе, у меня есть право тревожиться, выяснять причины твоего разлада и пытаться его устранить. А ты вправе защищать свою территорию, чем и занят. Но есть некоторая разница - я перед тобой в долгу. И можешь не тратить сил зря, доказывая мне обратное.
Только этого еще не хватало! Мотаю головой.
– Предпочитаю раз и навсегда простить этот долг, если он и был. И забыть.
Иллуми смотрит долго и пристально, прищурив глаза. И взгляд нехорошо оценивающий.
– Вот так просто возьмешь и простишь мне то, кем оказался Хисока, и то, что тебе пришлось пережить по его милости?
Решительно киваю.
– Да. Мне плевать, кем был твой брат. Сейчас есть только ты и я, и никто посторонний между нами стоять не будет.
– Вот и замечательно, - подытоживает он.
– Ты прощаешь себя, для меня это будет достаточным поводом счесть свой долг уплаченным.
Смешок вырывается у меня помимо воли и несмотря на весь драматизм ситуации.
– Ты дебет с кредитом не перепутал, а, Иллуми? С такой гордыней просить прощения долга - это еще надо уметь...
– Я мало что могу для тебя сделать всерьез, - задумчиво кивает он.
– А собственное бессилие меня только бесит. Прости.
– Он погружается в долгую задумчивую паузу, но из объятий меня не отпускает. Наконец произносит решительно.
– Я знал Хисоку. А теперь знаю и тебя. Я не верю ни в твою виновность, ни в случайное стечение обстоятельств, и я наизнанку вывернусь, но решу эту загадку. Обещаю. И прошлое перестанет тебя мучить.