Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Не понял.
– Боже! Если немцу сказать "запрещено", это означает "запрещено". Если сказать это русскому – то же самое [42] . Но попробуй сказать это поляку. "Запрещено" для него – это сразу три возможности: частично запрещено и нужно обманывать и комбинировать; запрещено, но не до конца, что-то вроде того, что и запрещено, и не запрещено одновременно. И простейшая возможность. Запрещено? Ага, это значит, что никто ничерта не знает, так что делай, что хочешь.
42
Складывается
– Господи Иисусе, никогда я не пойму этот народ! Как вы выжили в течение всех этих веков?
– Благодаря именно этому.
Долгое время они сидели молча и курили.
– Возвращаясь к твоим достижениям с Барбелем. Хоть полезный тип?
– Да. Благодаря его доносам, у Риты полно работы по поимке уголовников. Наверняка ее скоро повысят.
– Догадываюсь, что одни отбросы желают избавиться от конкурентов. Сейчас для него время жатвы. Ну а мы что-нибудь с этого имеем?
– Ты что, меня за дурака считаешь? Я прямо сказал: "Барбель, Рита для тебя посадит за решетку кого тебе нужно, но половину мне!".
– Вот что мне в тебе, Дитер, и нравится. Четко и недвузначно. И что?
– Старается, худышка. Нужно будет подумать про какие-нибудь тайники, когда уже припечет.
– Именно. Будет лучше, чтобы солдаты каких-либо армий не захватили нас со "стеклышками". Ни германской, ни русской, ни польской.
– И вот тут у нас проблема.
– Езус-Мария!
Холмс неожиданно столкнул Шильке с лавки и сам тоже прильнул к земле. Женщина, которую только что инструктировал сержант, выпалила фаустпатроном. Снаряд со свистом пролетел над их головами и взорвался на другом берегу рва, сделав приличных размеров яму в склоне. Оба, не веря случившемуся, поднимались с земли.
– Черт! Здесь невозможно спокойно поговорить.
– Пошли отсюда. А то у тех пацанов сзади пулемет имеется.
Отряхивая верхнюю одежду, наша парочка спешно начала удаляться из опасного района. С удовлетворением они наблюдали лишь то, что кинооператор и журналисты успешно выполнили уставный приказ "ложись" и теперь, ругаясь, пытались очистить свое оборудование.
– И это должен был быть учебный снаряд, - издевался Холмс. – Германская армия идет псу под хвост.
– Э-э, ничего ты не понимаешь, - буркнул Шильке. – Завтра в прессе появится статья, что антифашисты подложили бомбу под здание суда, и появится замечательный повод для очередных расстрелов. Вот так действует германская пропаганда.
– Оправдания уже давным-давно никому не нужны. – Холмс вдруг остановился. – Слушай, мне тут кое-что пришло в голову. Относительно твоих мыслей, связанных с Борманом.
– Что*
– Ты прав в том, что снизу продвинуть это дело убийств невозможно. А на твою удочку еще неизвестно, клюнет кто-то или нет.
– Так что?
– Давай попробуем узнать что-нибудь, действуя с самого верха. Давай попытаемся узнать, чего Мартин Борман так боится в Бреслау, что задействует различные службы, а потом высылает самого Кирхоффа.
– И как ты это сделаешь? Позвонишь ему и спросишь?
– Не обязательно. Ты забываешь о том, что у меня есть люди на высоких постах в НКВД.
– И ты хочешь убедить меня в том, что они вышлют информацию высшего разряда оперативному агенту, действующему на чужой территории? Неужели они такие идиоты?
Холмс начал смеяться.
– Ведь не одни Советы вынюхивают в Бреслау. Лимонники, к примеру, должны здесь действовать совершенно на ином, чем оперативный, уровне; их интересуют более крупные вещи, поскольку для них это не непосредственный фронт.
– Погоди, а не то я начинаю понимать.
– Все просто, как прямая кишка: мне не дадут никакой информации высшего уровня, но если речь идет о том, чтобы дать пинка конкурентам, тогда карт бланш в руки и все, что требуется, в карман вместе с коммунистическим благословением.
– Это значит, что ты желаешь добраться до британского агента и заиметь на него какой-нибудь крючок?
– Естественно.
– А они будут знать?
– Существует такая поговорка: Если не знает НКВД, тогда знает ГРУ. Тут дело не в том, чтобы они друг друга особо любили, но если я попрошу… - снизил он голос.
– А что такое ГРУ?
Ответом ему был вздох.
– Так что же?
– Чтобы узнать из прессы, что это такое, тебе нужно было бы прожить ой как долго…
Холмс подошел к ближе всего стоящей женщине и вынул у нее из рук бумажную ленту.
– Я помогу фрау. Это делается так. – Он приклеил отрезки наискось и выгладил ладонью. – Пожалуйста. Вот теперь она наверняка выдержит разрыв любой бомбы!
Город сходил с ума в своем безумии. Массированный огонь артиллерии на юге и юго-западе привел к тому, что по улицам никто уже не перемещался нормально. Люди передвигались или быстрым, нервным шагом, или даже бежали, хотя вражеских бомбардировщиков на небе еще не было. Близящийся – как в панике считал каждый – гул артиллерии, все более частые расстрелы, складывание баррикад из вырываемых из мостовой булыжников, выбрасывание мебели из окон и сжигание того, что осталось; разрушение домов для того, чтобы дать лучшую зону обстрела для собственных орудий, все это приводило к тому, что люди, похоже, только сейчас заметили то, что происходило уже ранее. Командование вводило все новые и новые отряды фольксштурма в состояние боевой готовности. Необходимо было неожиданно покинуть собственное жилище и перебраться в другое помещение. И то ненадолго, потому что звучал приказ приготовить подвалы. Впрочем, сам по себе принудительный марш через город, впервые с момента объявления ограничений в свободном перемещении, вызывал неприятное впечатление. Люди наконец-то увидели объемы разрушений, причем, в тот момент, когда до наступления на центр было еще далеко. Вот они и шли, шокированные этим прологом к апокалипсису.
Мрачные мысли стали причиной того, что ведущий мотоцикл Шильке чуть не наскочил на ехавший перед ними грузовик. Холмс, сидевший в коляске, инстинктивно заслонился ладонью.
– Холера ясна, ты что, желаешь помочь Советам?
– Я?
– Если нас прибьешь, Бреслау утратит двух своих храбрейших защитников.
– Знаешь что, возьми свой висельный юмор и сунь его сам знаешь куда.
Притормозили они в тот самый момент, когда рядом с ними очутился взвод саперов, марширующих по направлению центра. Несколько солдат, удивленных фразами, которыми обменялись офицеры на мотоцикле, глянуло на них. Шильке почувствовал, что лицо его покраснело от стыда.