Побег от посредственности
Шрифт:
Его поглощала эмоциональная пустота, его душа, рыжая проказница, отказывалась смириться с тем, что он, возможно, больше не увидит Джона. Он взглянул на Викторию.
– Вы забыли расплатиться с Джоном? – спросила Виктория с легким сарказмом.
Ричард прищурил глаза. В тот раз в ответ на мой вопрос, сколько это будет стоить, Джон усмехнулся: «НИЧТО… в материальном смысле». Откуда-то у него выпал странный пористый камушек, он этого не заметил, я его поднял и протянул ему. Джон трясущимися руками аккуратно взял его и спросил, верю ли я в приметы.
– Камушек имеет для Джона невероятную ценность… – «Однако
Сначала Ричард не понял. Неужели весь путь с Джоном был всего лишь каруселью? Он устроился поудобнее, сосредоточился и очутился внутри потемневших красок. Они близко, он прикоснулся к ним, почувствовал тягучую боль. Это эмоции Виктории! Изумленный, он открыл глаза.
– Джон и я делали карьеру, с виду вполне привлекательную, мы стали успешными, уважаемыми, нечеловечески продуктивными, но утратили способность радоваться, переживать, нас гнали цели, успех в обществе и беспощадное, вызывающее стресс время. Наш путь исчез, и мы отправились по следам посредственностей.
– Вам стыдно?
– Я ищу прощения и свое будущее.
– Являюсь ли я частью вашего будущего? – спросил Ричард.
– Вы являетесь частью обоих. – Глаза Виктории на минуту утратили свой огонь, чтобы затем ударить снова. – Вас еще только ожидает оплата долга.
– Но я по-прежнему не знаю, чем заплатить.
– Когда «оно» случится, вы сами поймете.
В глазах Ричарда появился блеск подозрения и недоверия. «Когда “оно” случится. Но что именно».
– Вы хотите идти дальше?
– Не зря ли спрашиваете? – заметил иронично Ричард.
Виктория кивнула, посмотрела в направлении Храмовой горы и поднялась. «Тогда пришло время идти».
И они направились по ступеням, предназначенным только для мусульман, к Куполу Скалы, главной святыне ислама. «Вам туда нельзя!» – закричал им в ужасе владелец чайной.
Ричард еще успел обернуться, улочка и арка исчезли, появились закатное арабское солнце и позолоченный храм.
***
Всем телом он почувствовал сильный зуд. Это все грубая шерстяная ткань белой царской тоги. Он тяжело поднимался по ступеням, пока перед ним не появилось ошеломляющее зелено-белое строение – третий и самый большой еврейский храм, покрытый массивными золотыми плитами, которые излучают на заре огненно-желтое сияние. Он невероятно горд своим грандиозным творением. Оно помогает ему забыть боли, внутреннюю пустоту, грусть и отчаяние. Напоминает ему о его неограниченном деспотизме, решениях о жизни и смерти других, моментах, в которых он чувствовал себя Богом, избранным и бессмертным.
Он остановился и отдышался. В последнее
– Ирод, тебе нужны носилки? – спросила с неискренней заботой его сестра Саломея.
– Нет, – из последних сил зло отрезал он. «Ненавижу свою слабость, зависимость, а больше всего – неискреннюю заботу сестры, которая правит за моей спиной и решает вместо меня. Это она доносила, клеветала и плела интриги. Саломея заставила меня казнить мою жену Мариамну и двух сыновей, Аристобула и Александра. Она мстила каждому, кто напоминал ей о ее низком происхождении, а сейчас она ждет, пока я сдохну!» Он подавил темные мысли, выпрямился, сделал пару шагов и покачнулся. Его мгновенно поймали белоснежные руки девушек, которые всегда следовали за ним на небольшом расстоянии.
Это развеселило Саломею, и она приказала властно: – Положите его на носилки, царю сегодня нехорошо. Когда испуганные помощницы уложили Ирода на носилки, покрытые верблюжьей шерстью, сестра наклонилась к нему и прошептала: – Береги силы, брат, тебя ждет долгий и тяжелый путь.
– Всем телом чувствую твою взволнованность, когда я умру, мои дети обязательно оценят твою преданность, – не удержался он от язвительного ответа.
– Твоих детей я не боюсь, они не смогут быть жестокими и мстительными, они из царского рода, они не испытывали унижений и презрения богатых Хасмонеев, как мы с тобой. Им не за что отплачивать, их не подгоняет бесконечная ненависть. Ирод – он такой один, и никто из твоих потомков не сравнится с твоим величием. Возможно, у кого-то из твоих детей, которых ты со страху приказал убить, оно могло быть, но мы уже этого не узнаем.
Саломея любовно погладила остатки его седоватых волос и зашипела ему в ухо: – Передай власть мне, и я сделаю так, что тебя до смерти люди будут почитать как Бога.
– Сознательная ненависть страшна, неужели не можешь простить?
– Это не ненависть, брат мой, а обычная женская страсть во всей своей наготе. Жажда покорить мужской мир, проникнуть в него, завладеть мужчиной любым путем, разобрать на тысячи способов снова и снова. Ваш мир намного привлекательнее, и Бог доброжелательнее к вам, чем к нам. Когда придет время, мы украдем ваши мечты о власти, славе и богатстве. От вас останутся руины, всего лишь носители «чего-то», что открывает дорогу к жизни.
– Женщины созданы для любви, искусства, они должны вдохновлять, рожать и воспитывать детей, а не убивать и уничтожать. Откуда в таком красивом теле взялась такая злость?
– Когда ты был молод, я любила тебя, но, как сестре, мне это было непозволительно. Когда у тебя была власть, я любила и ненавидела тебя одновременно. Если бы наш закон разрешал, я бы отдалась тебе как твоя лучшая потаскуха. Как я им завидовала! Сейчас ты – куча старого испорченного мяса. Я наслаждаюсь твоей старческой убогостью, и моя ненависть наконец-то насытилась. Время, проведенное с тобой, помогает мне забыть чувство неполноценности.