Побег
Шрифт:
– Ага, раньше ты мог, а сейчас не можешь, зараза ты этакая?!
– разозлился Ерофей.
– Ко мне прилететь - мог, из загса утянуть мог. А сейчас он, видите ли, не может, издеватель чёртов!
– Что ты ругаешься, Ероха?
– примирительно сказал голос Гермеса, самого его по-прежнему не было видно.
– Я могу переходить в то или иное состояние - видимое или невидимое - в вашем измерении только в полнолуние. И вот получается, что-то держать в руках могу, как топор на эшафоте держал.
– А на Олимпе как мог?!
– заорал Ерофей.
–
– Я к тебе в первый раз прилетал тоже в полнолуние. Да разве ты мог это с перепою заметить?
И Ерофей понял: не врёт Гермес.
– Ну и как мне быть?
– тихо спросил он приятеля.
– Как… - заворчал тот.
– Ждать полнолуния.
– О, ё мое! Да ведь сейчас месяц только на убыль пошёл, - простонал Ерофей, вспомнив, что видел через окно своей темницы ущербный кусок луны.
– И какой тебя дьявол заставил невидимым стать?
– Ох, - вздохнул тяжко Гермес.
– То печальная и очень трогательная история. Я расскажу её тебе как-нибудь… - Гермес испустил душераздирающий вздох из своей могучей груди.
– А!
– сказал пренебрежительно Ерофей.
– Небось и рассказывать-то нечего. Ты, наверное, полез к квартирной хозяйке с любовью, а её муженёк тут как тут, и застукал вас… Как это? а-а… о натюрэль! Голыми! Вот ты и сбежал, как самый распоследний трус, а даму оставил на растерзание ревнивому разъярённому мужу. Эх ты, - укорил он приятеля.
– Ага, он всех соседей позвал. Что мне оставалось делать?
– в голосе Гермеса послышалась жалобная обидчивая нотка.
– И убежал вовсе не голым, а успел одеться.
– Ну ладно, - смилостивился Ерофей, - будем считать, что ты просто отступил перед превосходящими силами противника на другой оборонительный рубеж… Но, блин, как же мне развязаться?
– он поворочался немного, перевернулся на спину и потом, раскачавшись, с трудом сел. Затем встал на колени, а потом поднялся и на ноги. И скомандовал: - Ладно, идём!
И они пошли, правда, шёл один Ерофей, а невидимый Гермес был неизвестно где: то ли рядом, то ли уже умчался. Через какое-то время Ерофей выбрел на проселочную дорогу. Он устал и очень хотел есть, потому что не ел третьи сутки, с самого Ажена, откуда им так срочно пришлось бежать. Выйдя на дорогу, Ерофей задумался: куда же идти - вправо или влево. Пока он сосредоточенно размышлял, решая эту проблему, с правой стороны послышался скрип колес и разудалая песня. Ерофей нырнул в кусты, шепнув:
– Герка, посмотри, кто там?
Гермес вскоре откликнулся:
– Крестьянин какой-то пьяный, выходи, не бойся.
Ерофей так и сделал. Вышел на дорогу и встал на обочине. Крестьянин, увидев неожиданно вышедшего из леса человека, закричал:
– Стой, не подходи!
– и выхватил из-за спины арбалет.
– Но-но!
– закричал испуганно Ерофей. Вернее, он шевелил губами, а разговаривал с крестьянином Гермес.
– Добрый
– Помоги мне, развяжи руки, - проговорил Гермес.
– Ага, - подозрительно буркнул крестьянин, оглядываясь.
– Я буду тебе руки развязывать, а из кустов разбойники выскочат.
– Дурень, - выругался вполголоса Ерофей, а Гермес прокричал: - Если бы я был разбойником, и нас было бы много, то мне было бы ни к чему выходить на дорогу связанным, и так бы тебя скрутили.
Крестьянин опустил арбалет и задумался. Ерофей похолодел от ужаса, не зная, что он предпримет, вдруг всё же всадит ему в грудь стрелу, хотя бы для того, чтобы забрать его одежду - грязную, однако добротную. Но крестьянин, видимо, решил, что Ерофей не представляет большой опасности, потому изрёк:
– Ты прав, путник, - он слез, кряхтя, с повозки, подошёл к Ерофею и острым ножом разрезал путы.
– Ох, спасибо, добрый человек!
– поблагодарил его Гермес, а Ерофей едва опустил задеревеневшие руки, не имея сил даже растереть затёкшие кисти, пробормотал: - Ох, мерси, ох, спасибочко!
А Гермес спросил:
– А куда ты едешь?
– В Марманд, это в сторону Бордо.
– А не подвезешь ли меня туда?
– спросил Гермес, а Ерофею было всё равно, куда ехать, лишь бы выбраться из леса, добраться до тёплого камина, возле которого можно и обогреться, и съесть хотя бы корочку хлеба - о большем Ерофей не мечтал.
Крестьянин согласно кивнул. Ерофей уселся на повозку и вскоре задремал под монотонный скрип колес и разудалую песню возницы. Так и доехали до Вильнёва, на окраине городка (Пьер, так звали крестьянина) остановился возле трактира, пригласил и Ерофея пообедать.
«А я?
– взвыл тихо Гермес за плечом Ерофея.
– Я тоже жрать хочу!»
«А ты можешь святым духом питаться, пройдоха и юбочник, - ехидно ответил мысленно приятелю Ерофей.
– Вляпался в историю, как муха в мёд, так терпи да соображай, как стать видимым. А Пьеру скажи, что я простыл, говорить не могу, пусть сам еду заказывает». И вошёл вслед за Пьером в трактир, уверенный, что и Гермес идёт следом.
Хозяин встретил гостей приветливо, приказал служанке накрыть на стол, и Пьер с Ерофеем налегли на жареную курицу. Пьер ел молча. От его былой весёлости не осталось и следа, он тяжко и протяжно вздыхал.
– Ты чего такой мрачный стал?
– поинтересовался Ерофей. Он выговорил это с трудом, косноязычно, однако Пьер и внимания не обратил: чего можно ожидать от человека с больным горлом? А Ерофей мысленно попросил Гермеса, чтобы переводил рассказ Пьера и диктовал ему ответ для Пьера. Всё равно, видимо, сидел рядом и глотал слюни, глядя на обильный обед. Гермес согласился.