Побежденный
Шрифт:
— Но оскорбили, — ответил граф. — Однако не придам значения содержавшемуся в вашей реплике намеку на дон-кихотовское безумие и объясню вам, что эта схватка повторяла в общих чертах злосчастную битву при Монтаперти, о которой вы наверняка слышали.
— Нет, сэр. Не слышал. Она происходила на фронте Пятой армии?
Спрятав раздражение в морщинах лица, граф ответил:
— Она происходила четвертого сентября тысяча двести шестидесятого года и знаменита тем, как Манфред Сицилийский изобретательно использовал кавалерию.
— Боюсь, это совсем не в моей компетенции, — рассмеялся Бойт.
— Не вижу в этом ничего смешного, —
Повествование Старого Плюмажа оказалось несколько иным. Во время прогулки с Бойтом по своим пострадавшим виноградникам он рассказал о своей решимости дождаться, когда пробьет час, а потом атаковать со всем тем пылом, на какой способны только итальянские войска.
— Когда я стоял со своим малочисленным отрядом на невыгодных позициях, — объяснил он, — передо мной открывались три пути: путь бесчестия, путь осторожности и путь славы!
Он позволил себе сделать паузу, чтобы эти впечатляющие слова дошли до сознания американца, и заговорил как можно медленнее, чтобы весь смысл неведомого языка чести оказал воздействие на этого представителя слишком юной нации, еще не способной знать кодекс утонченного, обходительного уничтожения людей.
— Путь бесчестия, под которым я подразумеваю трусливую сдачу в плен, мне неведом. Путь осторожности — другими словами, безудержного бегства — чужд моей натуре и натуре моих солдат. Арифметика показывает, что, когда из трех путей два отвергнуты, остается только один — путь славы!
И тут Старый Плюмаж с ужасом заметил, что Бойт не делает никаких записей.
— Вы храните все в памяти? — спросил он.
— Мне нужны факты, сэр, — ответил с улыбкой Бойт.
— Я сообщаю вам факты, — ядовито заявил Старый Плюмаж.
— Вы меня не поняли, сэр. Я писатель и сам расцвечиваю повествование. Может, вы читали «Столь гневная заря»? Нет? Так вот, эта книга пользовалась большим спросом. Я просто поговорил со многими ребятами в Испании и обобщил их разрозненные впечатления в своем стиле, так, как это присуще мне. Теперь эта книга переведена на шестнадцать языков, по ней снят великолепный фильм с Чесни Бартремом в роли Дона Бальтасара и Сигрид Толлефсен в роли Айши, мавританской девушки. Поверьте, сэр, я воздам вам должное.
— Я думаю не о себе, — солгал Старый Плюмаж, — а о своей стране и о наших доблестных павших.
— Свой долг перед ними, сэр, я сознаю, — серьезным тоном сказал Бойт. Бесчисленные брошюры предупреждали войска Соединенных Штатов о чрезмерной обидчивости всех иностранцев, об их нетерпимости к критике и советам. Бойт не только воспринимал эти брошюры всерьез, но и, говоря по правде, большую их часть написал сам.
— Отлично, — произнес недоверчиво Старый Плюмаж, — продолжу. Занимал я, как уже было сказано, невыгодную позицию в той лощине. Немцы наступали с северо-востока, маскируя свои намерения шедшими веером разведчиками. Намерения их, вынужден добавить, были неясны даже им самим, поскольку они не представляли, где мы находимся. Силы я распределил
Сражение началось на моем левом фланге, где Филиграни вопреки моим приказам опрометчиво вступил в огневой контакт с противником. Немецкий правый фланг шел в наступление с автоматическим оружием. Поверхностного знания баллистики достаточно, дабы понять, какое они имели преимущество перед нами, поскольку наше оружие позволяло вести только одиночную стрельбу. Немцы контратаковали с беспримерной яростью, они объединились в этом натиске со своим левым флангом, чтобы сокрушить наш центр, то есть наши основные силы. Я воспользовался возможностью и отправил правое крыло в широкий обход для окружения открытого фланга немцев. Центр, проявляя непревзойденный героизм, удерживал свои позиции, его вдохновлял пример офицеров, вернее, офицера, поскольку военным опытом обладал только я один. В нужную минуту я подал сигнал, и мой правый фланг атаковал немцев с характерной для итальянцев яростью. Контратака центра решила судьбу противника, который в жутком смятении отступил к своим опорным пунктам, а оттуда, давая выход бессильной мстительности, обрушился на беззащитную деревню, которая вечно будет стоять красноречивым памятником бессмертному величию наших павших.
— Вы не собираетесь восстанавливать ее? — спросил Бойт.
— Я, разумеется, — с нешуточным раздражением ответил Старый Плюмаж, — говорю иносказательно.
Перед уходом Бойт спросил Старого Плюмажа, сколько человек с каждой стороны принимало участие в бою.
— Немцев больше пятисот. Итальянцев тридцать пять.
— Но граф сказал, что там было около сотни немцев и около пятидесяти итальянцев, — возразил Бойт.
— Граф, — ответил Старый Плюмаж, — близорук и физически, и умственно.
Филиграни, которого Бойт расспрашивал на развалинах его лавки, без товаров, но уже увенчанных обвислым красным флагом, поведал несколько иную историю.
— Нужно со всей определенностью сказать, что основную тяжесть боя вынесла партизанская ударная бригада. Остальные наши силы состояли из деморализованных и ослабленных солдат старой итальянской армии, плохо руководимых и вооруженных, а также остолопов вроде графа и Старого Плюмажа. Наша ударная бригада, вдохновленная славным примером Красной армии, вступила в бой с фашистскими гиенами в нужную минуту и, невзирая на слабое сопротивление полковника и прискорбное уклонение наших военных, не сделавших ни единого выстрела, пока бой не был, в сущности, завершен, мы переиграли и одолели вражеские орды.
— Но полковник Гаретта считает, что вы слишком рано открыли огонь, — сказал Бойт.
— Будь его воля, мы бы вообще не открыли огня, — с презрением ответил Филиграни.
— Он говорит, что организовал обходной маневр.
— Никакого обходного маневра не было. Была попытка предательства со стороны людей, не вдохновленных высокой идеей. Они соизволили вступить в бой, лишь когда герои нашей ударной бригады имени Первого Мая уже решили исход сражения.
— А сколько людей принимало в нем участие с той и другой стороны?