Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве
Шрифт:
Ефросинья укоряла мужа:
— Только-только оплакали павших в твоём злосчастном походе к Лукоморью, а ты уже новые замышляешь! Где ратников возьмёшь? Они из земли не растут как колосья, жёны русские их рожают. Покуда подрастут дети тех воинов, что из Степи не вернулись, годы пройдут.
Игорь мрачнел.
Наконец долгожданное посольство вернулось в Новгород-Северский.
То был радостный день для Игоря и Ефросиньи, для многих других русских людей.
Широкий теремной двор заполнила толпа пестро одетых юношей и мужчин. В этой толпе Игорь увидел брата
— Вижу, приодели тебя половцы, — молвил Игорь, похлопывая Всеволода по широким плечам. — Кафтан на тебе половецкий, и порты, и пояс, шапка только русская!
— Поистрепалась моя одёжка в плену, вот нехристи и сжалились, — усмехнулся Всеволод. — Да они многих из наших приодели, чтоб те не в лохмотьях домой возвращались.
Племянника Святослава Игорь не узнал в половецком-то платье. Зато Агафья распознала сына сразу и со слезами прижала к себе.
Святослав Ольгович выглядел возмужавшим. В нём явственно проступила природная мужественность, коей в полной мере обладал его покойный отец.
— Сын-то у тебя, Агафья, как возмужал! — подмигнул Игорь Агафье. — Пора молодцу невесту подыскивать. У меня имеется девица на примете.
— Не суетись, князь, — властно сказала Агафья, — невесту мы и сами присмотрим. Чай, не слепые...
Вокруг обнимались и целовались женщины со своими мужьями, отцами, братьями, разлука с которыми длилась целый год. Год, наполненный тоской и отчаянием. Больше двухсот дружинников возвратились домой из половецкого плена. В их числе был и тысяцкий Рагуил, и княжеский спальничий Ядрей, и другие воеводы.
Игорь суетился в этой шумной толчее, отыскивая сына, спрашивая о нём всех и каждого. Наконец ему сказали, что Владимир остался у половцев: не отпустил его Кончак.
— Не доверяет! Не доверяет мне Кончак! — злился Игорь наедине с Ефросиньей. — Чувствует, старый степняк, что месть я ему готовлю. Сыном моим прикрывается!
Ефросинья молча стояла у окна, по которому барабанил дождь: лето нынче выдалось мокрое.
— А может, не заладилось что-то у Кончака? — размышлял Игорь. — Может, не люба Владимиру дочь его? Как думаешь, жена?
Ефросинья повернулась к Игорю, зябко кутаясь в тёплый платок, подняла на него заплаканные глаза и промолвила печально:
— Какая радостная уехала Агафья с сыном в свой Рыльск. И Ольга не нарадуется на своего Всеволода. И жена Рагуила. Немало женщин ушли сегодня с нашего двора, держа за руку своих ненаглядных... А ты заметил, как много горожанок ушли отсюда ни с чем? Они тоже плакали, но их слёзы были слезами горя, а не радости. Наш, Игорь, хоть по-прежнему в плену, зато жив.
Игорь подавил раздражённый вздох. Порой чувствительность Ефросиньи была ему неприятна.
Всеволод и Ольга ещё какое-то время жили в тереме Игоря. Каждый день задавались пиры, на которые приглашались вернувшиеся из неволи бояре и их сыновья.
Мужские разговоры, сдобренные хмельным питьём, часто теряли меру в пылу спора либо в обсуждении очередного похода в Степь и резали женский слух грубыми высказываниями или неприкрытой бранью.
Поэтому
— Послушать Всеволода, так он неплохо жил в плену, — заметила как-то Ефросинья.
— А разве ханы страдают, угодив в плен к русичам? — пожала плечами Ольга. — Тем более что иные из ханов доводятся родственниками русским князьям.
— Вот и моему Владимиру Кончак свою дочь в жёны прочит, — с грустной задумчивостью промолвила Ефросинья. — Хоть бы одним глазком взглянуть, какая она.
— Чай, не страшнее наших русских девиц, — улыбнулась Ольга. И, посерьёзнев, спросила: — У тебя с Вышеславом-то как?
Ефросинья печально вздохнула:
— Всё кончилось, Олюшка. Вышеслав недавно женился, боярскую дочь за себя взял. Была я на свадьбе, видела его суженую. Молода, пригожа, не чета мне. Зовут Василисой.
— Ну и не страдай. — Ольга обняла подругу за плечи. — Всё едино к тому и шло. Я вижу, Игорь к тебе переменился. С чего бы это?
— Другим он из плена воротился, — ответила Ефросинья, — переболел душой.
— Правду молвят, не бывает худа без добра, — заметила Ольга.
— Они вон опять поход замышляют, — кивнула Ефросинья в сторону двери, из-за которой доносились громкие голоса мужчин. — Стало быть, закончится это добро новым худом.
— Теперь-то Игорь и Всеволод не отважатся в Степь одни идти, — сказала Ольга. — Хватили лиха-то...
Проводив Всеволода в Трубчевск, Игорь отправился в Киев.
— Унижаться еду, — сказал он на прощание Ефросинье, — выклянчивать у Святослава злата-серебра. У него-то сундуки полны богатств, не то что у меня.
Из Киева Игорь вернулся раздражённый.
— Отсыпал мне гривен князь киевский от щедрот своих. Однако и нравоучениями не обошёл, — жаловался он жене. — А тут ещё приехали к нему на праздник Рождества Иоанна Предтечи [112] оба Ростиславича, Рюрик и Давыд. Так тоже попрекали меня гордыней и неразумием, как будто сами святоши! Я, видишь ли, замыслы ихние порушил, внёс раскол в единство. Мол, на мне смерть Владимира Глебовича, разорение погаными Римова и прочих градов. Каково, а?
112
Рождество Иоанна Предтечи — 7 июля, начало Петрова поста.
Ефросинья успокаивала мужа:
— Полно кручиниться, свет мой. Слова, сказанные тебе князьями, давно отзвучали, пусть умолкнут они и в памяти твоей. Будь глух к упрёкам, ведь ты благим делом занят, вызволяешь из неволи ратников своих. Тебе, а не Рюрику с Давыдом, будут благодарны подданные твои, Игорь. Пусть пришлось поклониться лишний раз, где-то смолчать, где-то очи опустить. Через унижения ты же возвысишься в будущем, возвратив из плена воинов своих. Тем дороже будут для тебя соратники, через столькие труды твои домой возвращённые.