Поцелуй черной вдовы
Шрифт:
Как вообще такое возможно? И почему она из глупой стыдливости не рассмотрела его под мостом? Теперь не мучилась бы от любопытства.
– Ты явно обо мне не самого лучшего мнения, – произнес вдруг мужчина, и Соланж, обернувшись, увидела, как он поводит плечами. Рубашка, к слову, затрещала по швам.
– Если не нравится, мог бы сам отправляться к старьевщику, – огрызнулась она, понимая прекрасно, что именно этого сделать Сайлас не мог. – Лучше спасибо скажи, что вообще еще жив. И одет.
– Спасибо, мисс Дюбуа, – охотно отозвался мужчина, чем неожиданно ее очень смутил. И насмехался
А вот этот вопрос Соланж предпочла бы и вовсе не слышать...
– Кхм... продала...
– Здесь, в Лондоне?
– Да.
Сайлас, как ей показалось, расслабился, но широкие плечи по-прежнему слишком туго натягивали рубашку. И Соланж против воли глядела на них, будто ждала, что не новая уже ткань каждый миг расползется по швам...
– Сколько выручила?
– Пять фунтов.
– Пять фунтов?! – Гримм схватился за голову. – Это чистый грабеж. Я заплатил все пятнадцать.
– Пятнадцать фунтов за лошадь?! – в свою очередь поразилась Соланж.
И получила в ответ осуждающий взгляд.
– Обсидиан – не лошадь, а конь чистокровной породы, – возразил собеседник. – К тому же преданный друг и товарищ.
– Не знала, что... – «Псы заводят друзей» почти сказала она, но прикусила язык.
В конце концов ей не стоило так называть человека, пострадавшего из-за нее... Хотя бы из благодарности и не стоило.
Но Гримм прищурил глаза.
– Чего ты не знала? – осведомился без экивоков. И подступил слишком близко. Хотя в маленькой комнатушке под крышей присутствие Сайласа Гримма в любом случае подавляло собой: он будто занял собой все пространство. Собой и своими плечами в тесной рубашке. И вытеснил воздух.
– Что ты... можешь кого-то любить, – выдохнула Соланж, отступая на шаг. – Вот хотя бы коня.
Она особо не думала о словах, просто хотела отговориться и все, но, ляпнув вдруг о любви, горячо вспыхнула, особенно под внимательным взглядом сапфировых глаз, отчасти осуждающих, отчасти...
– Нет, я понимаю, конечно, что в твоих глазах я всего лишь бесчувственное животное, ты привыкла так думать, но даже животные... умеют любить. И порой не в пример больше людей, – произнес Сайлас Гримм назидательным тоном. И добавил насмешливо: – И Обсидиана я люблю, в чем мне не стыдно признаться. Так в какую конюшню ты его продала? Покажешь?
Ощущая себя провинившимся учеником, Соланж молча кинула, но тут же, будто опомнившись, вскинулась:
– Но ты ведь не станешь выходить с такими глазами? Тебе нельзя.
– Нам нужно в лес. Этим же вечером, – напомнил ей Сайлас. – Или ты позабыла об этом?
Забудешь об этом, конечно.
– Нет, не забыла, но если в Лондоне ищут пропавшего перевертыша, то твои, извини меня, полыхающие глаза станут горящим в ночи маяком для всех охотников за головами в округе.
Сайлас молчал не дольше секунды, прежде чем вопросил:
– У тебя есть бересклет?
– Есть. Но настойка почти на исходе.
– То есть на сегодня мне хватит?
Соланж захотелось по старой привычке огрызнуться на Гримма, назвать его эгоистом и кем-то похуже, но она тут же подумала,
– Полагаю, что да. Но как быть потом?
– А потом я достану нам денег. Мы выкупим берберийца, запасемся настойкой и покинем к чертовой матери этот проклятый Лондон! – в сердцах припечатал мужчина. – А теперь неси бересклет.
Расстаться в итоге пришлось не только с остатками бересклета, но и денег. Было темно, когда они с Сайласом вышли из пансиона и направились к самой ближайшей конюшне. За оставшиеся три фунта ее спутник выторговал у хозяина чахлую лошаденку и повел ее в поводу по лондонским улицам... Уже на окраине он легко вспрыгнул в седло и протянул руку Соланж... Она, долгие годы избегавшая контактов с людьми, в первый момент сжала пальцы в кулак и почти завела руку за спину – иначе уже не умела, – но опять же, пересилив себя, протянула руку в ответ. Сайлас легко, как пушинку, поддел ее в воздух и усадил в седло перед собой.
– Надеюсь, лошадь не издохнет под нами, – сказала Соланж, чтобы скрыть внутреннее волнение, охватившее ее вдруг. И виной всему непонятный мужчина, руки которого, дернув поводья, как бы держали ее с обеих сторон, причем так безбоязненно, словно не знали, кто она есть: убийца, с которой нельзя позволять себе вольностей.
– До леса дотянет, а там будь что будет, – ее спутник как будто бы улыбнулся, но проверить, так ли это действительно, девушка не решилась. Боялась, что, обернувшись, ткнется случайно в загорелую кожу щеки или... Да мало ли куда именно! Ей сейчас ни к чему его убивать.
Ей нельзя его убивать!
Она вообще не убийца.
Наверное...
Брат частенько шутил, что «у некоторых убийство в крови, а у Соланж прямо на коже». Дурацкая шутка, но правдивая, что уж там отпираться...
– Почему ты мне помогаешь? – спросила девушка, радуясь невозможности глядеть в глаза собеседника.
Этот вопрос весьма ее занимал, но спросить было страшно... Почему, она и сама толком не понимала, ведь трусихой никогда не была.
Сайлас молчал и явно не торопился с ответом, и с обострившимся восприятием окружающего ее Соланж болезненно остро ощутила вдруг тепло его кожи у себя за спиной, жар дыхания, саму эту близость, прежде ей недоступную. И стук сердца в груди сделался глуше... Во рту пересохло.
– Мы, перевертыши, должны держаться друг друга, разве не так? – наконец услышала она голос, отозвавшийся внутри ее грудной клетки. – Пусть целый мир восстал против нас, мы не дадим ему нас сломить. Или ты не согласна?
– Согласна.
Кто бы подумал, что три дня спустя после «убийства» Сайласа Гримма она, прежде во всем противореча ему, вдруг согласится с ним. Чудеса! Прежде, конечно, он был для нее человеком, да еще и надсмотрщиком...
– Вот и лес.
Они ехали уже около часа, неспешно трусили на хилой их лошаденке, и хоть еще ощущали «аромат» Лондона (он расползался на несколько миль вокруг), проехали уже несколько деревень и, казалось, попали в другой, незнакомый им мир. Здесь, вне стен шумного Лондона, жизнь как будто застыла в таинственной неподвижности, тишине и внутренней созерцательности... Только луна и казалась живой, глядевшей тебе прямо в сердце.