Поцелуй Валькирии - 3. Раскрытие Тайн
Шрифт:
– А ты исполнила бы Негласное Правило? Отдала бы Диадеме приказ умереть, зная, что тоже умрешь? – Кэтрин подняла изуродованное лицо. – Я всю оставшуюся жизнь буду выглядеть так. И горжусь этим. Я не лучше других сестер, каждому – свой подвиг, свои особенные поступки, свое уважение. Но я определенно лучше тебя, - она улыбнулась, от чего пересекавший правый уголок губы шрам странно выгнулся. – Ты заслужила то, как тебя накажут.
– А ты… Низко с твоей стороны, Нора! – язвительно отозвалась Темная Валькирия, плюнув в лицо хладнокровно вытершей лицо салфеткой Бутти.
– Я предупреждала, что очень мстительна, - почти лениво ответила молодая немка.
– Ватли? Те чары, что я в него запустила?
–
– Довольно, - Анна со спокойным гневом в глазах прервала происходящее. – Увести ее и созвать сестер срочными извещениями. Чем быстрее мы с ней покончим, тем лучше. Как представительница мира-за-гранью на земле, принимаю и скрепляю договор валькирии Гертруды и Хранительницы Элеоноры… - Мерседес уводили, пока звучали эти слова. С заключением договора война была окончена…
***
– Северус! – когда Гарри и его спутник вошли в дом, уже весьма кругленькая юная мисс Реддл радостно заулыбалась. Вторая половина ее беременности протекала тяжеловато, и девушку старались побольше радовать и поменьше огорчать. А Гарри и Томас за время, пока Северус «прохлаждался» в Азкабане, порядком устали от ее капризов в стиле «я хочу вишню, и плевать, что два часа ночи, идите и принесите»… По рассказам Томаса, беременная Розалина с тех пор, как Кэт толкнулась в первый раз, вела себя немногим лучше, устраивая мужу истерики «ты меня не любишь», «я хочу мороженого», «почему в этой книге все умерли?!» и прочее, прочее, прочее…
– Беременные валькирии так всегда себя ведут, свойство дара, - пояснила как-то заглянувшая к ним Федерика, оправлявшаяся от потрясения, вызванного разоблачением ее лучшей подруги. – Я, когда Кас ждала, чуть Марко не свела с ума. Потерпите немного…
Но сейчас кругленькая мисс Реддл молча с улыбкой прижала руку мужчины к животику, слушая его и Гарри рассказ о суде.
– Он толкается уже совсем сильно, - жизнерадостно сообщила девушка. – А у Анж еще больше, папа шутит, что у нее там растет будущий спортсмен. Ой, ты же не знаешь, наверно… Анж пока у нас живет, мы решили, что вдвоем и под присмотром нам сейчас проще будет. Мы с ней уже совсем помирились! А на мой день рождения Нора нас по магазинам вытащила, заставила меня с моей мордой пойти, она же у нас суровая, сам знаешь, вот, заявила, что хочет обновить вещи, у нее же и фигура немного изменилась, - слушая поток ее речи, Снейп лишь улыбался, вдыхая запах шалфея от ее волос. Она рядом… -Она еще сказала, у нее рядом с двумя бубликами, мной и Анжи, самооценка повышается. Она же худее теперь… Ну, мы пошли и я там такую милую футболку тебе купила, я знала, что ты вернешься скоро… - тараторила девушка, обнимая мужчину. Азкабан остался позади. Война осталась позади… Впереди ждала мирная жизнь…
***
Грязный, набитый соломой или чем-то похожим матрас, окошко высоко под потолком, в которое он видел клочок серого неба, металлическая чашка с водой в изголовье «кровати». Даже старое серого цвета одеяло – в камере было жутко холодно. Уже ноябрь, суд прошел еще в июле, а Кэтрин почему-то все не выполняла свое обещание. Серебристое сияние вокруг запястий не давало забыть, что на руках у него магические кандалы, и он не может развести руки в стороны больше, чем на полметра, не может толком их сильно выгнуть или как-то «извивать», не может применять магию. Даже если ему в руки попадет каким-то чудом палочка, это будет в его руках просто деревяшка. Так что из Ирманаза ему не сбежать. Да и мракоборцы, охраняющие тюрьму, как и церберы, как и дракон там, внизу, у единственного хода…
Из Азкабана и Нурменгарда сбежать нельзя. Из Ирманаза нельзя и мечтать сбежать. Отсюда выходят или после окончания срока, или мертвыми, это он уже давно понял и усвоил, еще до суда. А до его единственной в неделю прогулки –
Тощая подушка (ирманазцы просто-таки гуру комфорта заключенных, невольно хмыкнул бывший Пожиратель), из наволочки которой он вытащил единственное более-менее ценное в этой одиночной камере. Черно-белая колдография, на которой изображена была улыбавшаяся девчушка-гот в мантии студента Денбриджа. Он знал, что это ее первый снимок из университета. Он стащил его из ее же альбома незадолго до решающей битвы… В преддверии того, что сядет в Азкабан, а то и в Ирманаз… Снимок ему дали оставить, и за это он был бескрайне благодарен…
Он вспоминал ее звонкий смех, прикосновения ее теплых хрупких рук, серые глаза. Ее улыбку, вернувшую ему желание жить, пусть и так ненадолго. Ее учащенное дыхание в его сильных руках, ее нежную кожу и еще совсем юное и нежное тело. Вкус ее губ, горько-сладкий… Она – единственный в мире человек, который стал ему дорог после всей этой истории с Роуз и ее выбором. Единственная, для кого он был не чудовищем, а человеком.
Единственная, к кому он хотел бы сейчас вернуться…
Он старался не подпустить ее слишком близко, понимая, насколько обречен их союз. Чтобы не сделать еще больнее, когда все рухнет. Не дать ей слишком сильно его полюбить. И тогда, услышав о ребенке, он изо всех сил пытался не показать, как на самом деле ему рад, чтобы оттолкнуть Лику, не притянуть. Сделать больнее сразу, чтобы проще было потом.
Пытался, но не смог…
Он скучал по ней, по дерзким заявлениям, по ее нежным касаниям, когда она укладывала его спать, по блеску ее глаз… Светлая горечь от осознания того, что он был счастлив с ней, почти счастлив, но так недолго…
– Лика, - он провел пальцем по краешку снимка. – Ты и правда ангел… - лязг засова заставил его посмотреть в сторону двери. По грязному полу его камеры прошуршал белоснежный подол мантии валькирии. Остановился подол перед ним. Антонин поднял глаза.
Он на суде все смотрел на ее лицо и никак не мог привыкнуть к испещрявшим его шрамам. И еще больше не мог поверить в то, что его защищает Кэтрин, на правах валькирии его родной страны. Она привела примеры его благих поступков, рассказала об «Уоркессе», которого Долохов не тронул, и всеми силами и пытался не тронуть. О том, как он дважды спасал жизнь Кэтрин, о том, что он рисковал собой, чтобы развести Хранителей и Пожирателей во времени. И вместо столь уже вероятного Поцелуя дементора Долохов был приговорен к другому.
Пожизненное в Ирманазе. Свидетелем защиты выступала профессор Денбриджа, полностью по всем статьям оправданная героиня войны Элеонора Бутти. Были предоставлены воспоминания Кэтрин, Тадеуша Ожешко, Бутти, даже Анж…
Пожизненное с правом прошения об амнистии через пятнадцать или двадцать лет, он точно не помнил…
Вот только куда ему идти через эти двадцать лет? К кому? К ребенку, которому факт того, что его отец сидит в Ирманазе, вряд ли поможет в жизни, который его не видел ни разу? К Лике, которая дождется, конечно, скорее всего, потому что любит… Обрекая ее на два десятка лет, меньшее, без его помощи и с его фамилией, за которую ее будут ненавидеть? Горькая усмешка исказила его губы. Он разрушил свою жизнь сам, но если он что-то может сделать для тех, кого оставил за стенами Ирманаза, для девушки, ставшей для него близким человеком на издевательски короткое время, он это сделает.