Почетный караул
Шрифт:
— Да, — сказал полковник Росс. — Да, да!
— Могу сообщить вам, — сказал генерал Николс, — что на конференции не только был назначен главнокомандующий, но и установлен день высадки в Европе. Возникали и возражения. План высадки в этом году уже был оставлен. Был сделан вывод, что воздушные силы использовались не наилучшим образом, поскольку нам вновь помешали завершить намеченные операции в намеченном масштабе и в намеченные сроки. Новая директива утвердила то, что многие считали третьесортным или четверосортным планом — это уж как взглянуть.
Генерал Николс извлек из внутреннего кармана кителя длинный плоский серебряный портсигар, и полковник Росс заметил на крышке увенчанную короной эмблему британских ВВС. Под ней было выгравировано
Генерал Николс сказал:
— Положение у нас не из легких. Если операция не завершится полным успехом, причиной будет не лучшее использование авиации. Мы знаем это. Старик знает это. Мы не можем не сделать того, что, как нам известно, должно быть сделано, пусть в нашем распоряжении не оказалось всего того времени и всей той первоочередности, на какие мы рассчитывали. Мы все равно должны это сделать. Старик считает, что это в наших силах, и любой ценой мы это сделаем.
Какая-то смена выражений, какое-то движение мышц сместило светотени на лице генерала Николса, и полковнику Россу вдруг предстало — или почудилось — совсем другое, проглянувшее изнутри лицо, по-иному использовавшее те же мраморные черты. Полковник Росс решил, что где-то в памяти у него хранились смутные, зловещие, прямые или косвенные намеки, касавшиеся генерала Николса. Полковник Росс с грызущим беспокойством подумал, что вот-вот ему откроется скверная и простая правда — злобность честолюбия, холод гордости, жестокость своекорыстия. Человеческое сознание и воля, оказываясь во взаимодействии с великими событиями, часто маскирует подобные качества, прикрываясь высокой необходимостью: «Мы не можем не сделать… Мы все равно должны сделать… Любой ценой мы сделаем…»
С тревогой изучая это второе, внутреннее лицо, полковник Росс с облегчением пришел к выводу, что в основе своей оно было невинно. В нем не замечалась отполированность, искусственная бесхитростность архизлодея или архиинтригана. Его сила была в прямодушии, а не в тайных махинациях. Это лицо выглядело более осунувшимся, более старым. Оно было суровым и задумчивым — изможденное напряжением, грузом ответственности и испытаний. В глазах пряталась печаль, указывавшая на непрерывные, пусть и не очень глубокие, размышления, на долгие темные бдения, на свободные от иллюзий опасения, на ясное и беспощадное понимание природы вещей. Но печаль сочеталась с поразительной безмятежностью, без тени коварства или непроницаемого простодушия, скрывающего сомнительные планы. Генерал Николс глядел вперед спокойно, с полным правом полагаясь на точно взвешенные возможности и пределы Того, что происходит Здесь и Сейчас, и, следовательно, на готовность встретить то, что могло произойти.
Хотя эти признаки и знамения могли сулить и такое, чего ему уловить не удалось, полковник Росс сумел понять главное, о чем они свидетельствовали. Они показывали человека, прошедшего через критический период утраты последних невольных иллюзий. Время выбора настало и миновало. Пусть и в ограниченном смысле, но ему принадлежало решение либо принять новый вариант своих мальчишеских иллюзий, едва он где-либо его заимствует или сам придумает, либо попытаться жить дальше без них. Полковник Росс почувствовал прилив уважения: ведь если он не ошибся в генерале Николсе, генерал Николс избрал трудный путь и теперь обходился без них.
Люди вроде Нюда, люди вроде Деда, люди вроде самого полковника Росса, возможно, представлялись этому нагому, ничем не убаюкиваемому, простому и бесхитростному сознанию престарелыми детьми. Нюд и Дед в большей мере, а сам он (думал полковник Росс) в меньшей сохраняли, пусть и по-взрослому, сложный мальчишеский мир воображаемых персонажей, долгие-долгие, нелогичные мальчишеские мысли, мальчишеское неоправданное упоение и необоснованный ужас, рождаемые систематически неверно понимаемым положением вещей.
Генерал Николс и всегда малочисленная
Генерал Николс продолжал:
— Речь не о том, что военно-воздушный потенциал вообще отрицается. То, что мы сделали — вероятно, вы знаете, полковник, что благодаря применению с марта новой техники, британская авиация к июлю полностью разрушила Эссен, — и то, что мы, по всей вероятности, могли бы сделать, признается полностью. Не отрицалось, что наша стратегия была бы безопаснее, могла бы обойтись дешевле и при удачном стечении обстоятельств обеспечила бы более быстрый и полный успех. До сути я добрался не без некоторого труда, но добрался: слишком уж полный наш успех нежелателен.
Полковник Росс бросил на генерала быстрый взгляд.
— Вот что я подумал, — сказал генерал Николс. — Кое-кто и сейчас так думает. Разумеется, нам необходимо иметь отдельные военно-воздушные силы, и они у нас будут. И, может быть, есть люди, которым наш полный успех ни к чему, но они не в том положении, чтобы предпринять в связи с этим какие-либо действия. Возражения оппозиции базировались на том, что понимать под нашим полным успехом. Старик попросту предлагал разгромить к черту тылы, уничтожить военный потенциал Германии. Тогда с немецкими вооруженными силами было бы покончено. Оппозиция же считала, что покончить с немецкими вооруженными силами надо по-другому: атаковать их в лоб и разгромить. Нет, они ни разу не сказали, что способ этот столь же безопасен, столь же дешев или столь же надежен. Они сказали просто: вы хотите устроить хаос, какого еще не знала история, но кто будет наводить порядок? Ответ: мы. Если, конечно, мы не допускаем мысли — а мы ее не допускаем, — что проиграем войну. Старик сказал: вы же нас не об этом спрашивали. Вы спрашивали нас, как вынудить Германию сложить оружие, и мы вам ответили. Скажите слово, и мы сделаем это для вас. Мы сотрем их, и сотрем, и снова сотрем.
Генерал Николс чуть улыбнулся.
— Старик в своих идеях исчерпывающе последователен. Он не сказал, что это лучшее из того, что можно сделать. Он сказал только: если это надо сделать, так вот лучший способ сделать это. Естественно, имелись самые веские причины, почему рекомендованная нами стратегия не была принята. Тут, возможно, и «лучше не устраивать слишком уж большого хаоса». Ну и конечно: мы не начинаем с пустого места, у нас нет свободы рук. Уже сделанное нами не может не ограничивать того, что мы можем сделать в дальнейшем, и, разумеется, мы не можем сделать того, что нам не разрешено. Мы обязаны ждать слова команды, а если те, кому принадлежит это слово, не способны увидеть того, что видите вы, они его не скажут и нам ничего не придется делать. Откинув военный переворот, а его, насколько я слышал, никто не предлагает, нам придется обходиться тем, что они были способны увидеть. И ведь они могут быть правы. Все сводится к разным мнениям об одном и том же. Ну а то, как уже сделанное нами кладет предел тому, что мы могли бы сделать в дальнейшем, один представитель британских ВВС продемонстрировал на примере десантников.