Почти цивилизованный Восток
Шрифт:
– Она целый день не ела! – матушка старалась говорить шепотом, но в нем все одно ощущалась нервозность. – И вот так лежит… просто лежит!
Холодные руки коснулись шеи.
Потом лица.
Закололо чужой силой, проникшей внутрь Эвы, и щекотно стало, до того, что она не удержалась и хихикнула.
– Повторю, что сказал. Ваша дочь вполне себе здорова. Физически. Однако то, что случилось, не могло не оставить следа. Ей просто нужно время, чтобы пережить.
– Но ведь она дома!
– Именно,
Её продолжали щупать.
Тормошить.
И даже в глаза заглянули.
– Представьте, что вы бежали… долго бежали, очень долго. Пытались, скажем, спастись от волка. А потом зверь отстал, и необходимость бега отпала. Но ведь усталость никуда не делась. И получив передышку, вы упадете без сил. Что, собственно говоря, и случилось.
– И… что делать?
– Я пропишу успокоительные капли. Пусть принимает трижды в день.
– Морфин…
– Ни в коем случае!
– Но я слышала…
– Крайне вредное вещество! И сами не смейте принимать, и девочке тем более… нет, обычные ромашка, пустырник, валериана. Хватит. А так… время и спокойствие. Спокойствие и время. Вы не оставите нас наедине? Ненадолго.
Матушка ушла.
Это Эва услышала. И ощутила.
– А теперь, дорогая моя, откроем глаза и поговорим, - сказали ей. И она подчинилась. Почему бы и нет? Усталость? Усталости Эва как раз и не ощущала.
Ей просто ничего не хотелось.
Но глаза она открыла.
Человек, склонившийся над ней, был смутно знаком. Кажется, его приглашали, когда с Тори случилось… то происшествие. И потом, позже, к матушке. Но прежде Эва видела его лишь издали.
– Левас Шверинсон, юная леди. Нас представляли, но вряд ли я столь интересен, чтобы помнить… однако теперь… позволите вашу руку?
Пальцы сдавили запястье.
Холодно.
И колется.
– Как самочувствие?
– Хорошо, - Эва подумала и ответила.
– Чудесно… просто чудесно… люблю, когда у пациентов хорошо. Это всяко лучше, когда у них плохо, а в последнее время как ни странно плохо случается чаще, чем хорошо.
Эва моргнула.
И закрыла глаза.
– Э нет, - Левас Шверинсон потянул за руку. – Садимся, милая, садимся… я понимаю, что упадок сил, он такой…
– Нет упадка.
– Есть. Вы каким-то образом умудрились вычерпать себя до донышка. Возможно, сие есть следствие ношения блокирующих браслетов, следы которых я ощущаю. На редкость мерзкая штука, согласитесь.
Эва согласилась.
Почему бы и нет? Ей несложно.
– И носить их долго нельзя даже детям… особенно детям… но у них хотя бы связи восстанавливаются быстро.
–
Чужая сила внутри ощущалась чем-то колючим, холодным и до крайности неприятным.
– Вы использовали свой дар и тратили силу. Черпали не извне, а из себя. Но будь вы дома, утрата бы восполнилась естественным образом. Однако браслеты помешали тому. И началось разрушение. Еще бы день-другой и было бы поздно.
– Я умру?
– Когда-нибудь… когда-нибудь обязательно. Левас Шверинсон никогда не врет своим пациентам. И да, вы умрете, я умру… мы все умрем.
Эта мысль показалась Эве донельзя уютной. Надо будет только попросить матушку, чтобы в гроб послали перину. Мягче лежать будет.
– Но не сейчас, нет… я попробую восстановить основные потоки, с малыми организм и сам справится. Вам же в ближайшее время показан отдых.
– Я отдыхала.
– Лежа в кровати? Вы не отдыхали, милая моя. Вы доводили до сердечного приступа вашу дорогую матушку, и мне еще предстоит выписать ей какую-нибудь противную микстуру.
– Почему?
– Почему выписать?
– Почему противную?
Левас Шверинсон скривился в подобии улыбки.
– Потому что, дорогая, люди отчего-то пребывают в уверенности, что лекарство не может быть вкусным. Что, наоборот, чем оно мерзее, тем лучше работает. А ваша матушка и без того особа до крайности мнительная. Вы, к счастью, пошли в отца.
К счастью ли?
– Вот так… лучше?
Эва прислушалась к себе и согласилась, что и вправду стало лучше. Во всяком случае в гроб уже не хотелось, даже если это будет гроб с периной. Как-нибудь она так… обойдется… без гроба.
И поесть бы.
В животе заурчало. А еще чаю, только без сливок и сахара, но самого простого… или нет, с сахаром, но без сливок. А к нему пирожные.
– Вот так-то лучше… я поговорю с вашим батюшкой. Он, если что, сумеет поделиться силой. Но, полагаю, вряд ли в том будет нужда.
– А капли?
– Капли не повредят. Вы и вправду испытали немалое потрясение. И будь вы более… эмоциональны, боюсь, ими бы не обошлось.
Прозвучало обидно.
Выходит, права была матушка, что Эве не хватает чувствительности? Тонкости душевного восприятия?
– О, милая, неужели я сказал что-то не так? – Левас Шверинсон поднес платок. – Помилуйте… неужели вам так хочется в санаторий?
– Куда?
– В санаторий, где девицы экзальтированные лечат свои нервы молочной диетой. Как по мне найвреднейшая затея… или взять новомодную затею голодать? Здоровой женщине нужна здоровая еда. Или вот еще какой-то идиёт придумал ледяные ванны, я уже не говорю о лечении током. Это просто-напросто больно!
Эва поежилась. Как-то ледяные ванны совершенно не вписывались в её представление о медицине.