Почти карнавальная история
Шрифт:
– Оно тебе… оно тебе коротко! – осенило соседку. – Тогда же люди маленькие были, ниже нас, а потом началась акселерация!
– Разве что только из уважения к акселерации, – притворно вздохнула Ирина, с неохотой выпуская из рук расшитый золотом подол.
Евстолия проворно подхватила свой трофей, отбежала в другой угол комнаты – на всякий случай. И уже оттуда распорядилась:
– Ты вот это надевай, сиреневое. К твоим глазам очень подойдет. И шляпка. А я тут пока…
Евстолия, нагнувшись, зашуршала пакетом, а Ирина принялась рассматривать платье. Что-то оно ей напоминало… Не то Катю из фильма «Хождение по
После пяти минут пыхтенья и акробатических упражнений (Ирина смогла застегнуть только шестнадцать из имевшихся на спине двадцати пяти крючков), она, наконец, одернула юбку и подошла к зеркалу. Удивительно, но платье сидело как влитое. И талия вдруг появилась, и грудь обрисовалась в изрядном вырезе, кокетливо не прикрытом, а, скорее, подчеркнутом присборенным кружевом. И рука в живой, ниспадающей пене кружев выглядела как-то… более ухоженной. Интересно, кто была та женщина, которая носила это платье до того, как оно попало в «фонды»? Она в нем гуляла или принимала гостей – кто знает, какая тогда была мода и какие порядки? Сходить после праздников на выставку, что ли? А с кем она разговаривала? Какие слова ей говорили? Была ли она счастлива?
Ирина внимательно смотрела в глаза своему отражению – и не узнавала себя. Она вообще давно толком не смотрелась в зеркало, не ожидая увидеть там ничего интересного. Так, пробегая мимо, взглядывала искоса и с опаской. А теперь на нее смотрела какая-то другая, хоть и смутно знакомая женщина. Та, в зеркале, была загадочной, как будто давно знала что-то такое, о чем она, Ирина, только догадывалась. И губы ее не улыбались, потому что Ирина не улыбалась – с чего вдруг? А улыбка порхала, угадывалась, жила… Чудеса.
– Ирочка!!! – завопила из комнаты Евстолия, оторвав Ирину от заинтересованного созерцания собственного отражения. – Ты скоро?!
– Иду! – откликнулась Ирина.
Но по дороге зашла в кладовку, порылась в убранных на лето коробках с обувью и сменила тапки на туфельки. Как раз подходили по цвету, что интересно.
На пороге гостиной Ирина едва не споткнулась, ибо зрелище было не для слабонервных: полуодетая Евстолия сражалась с каким-то сооружением из пластинок, крючков, колечек и шнурков, в котором застряла и безнадежно запуталась. Ниже упомянутого сооружения трогательно белели кружевные панталончики до колен, а еще ниже – розовые тапки из искусственного меха с облезлыми помпонами.
– Это что? – спросила она, смутно, впрочем, догадываясь.
– Это корсет! – пыхтя, пояснила Евстолия. – Настоящий, девятнадцатого века. У нас в фондах подделок нет. Давай, Ирочка, помогай!
После долгой возни Ирине удалось наконец упихать Евстолию в корсет целиком и примерно разобраться со шнурками
– Шнуровать? – с воодушевлением спросила она.
– Шнуруй! – скомандовала соседка. Наверно, с такой же интонацией первый космонавт планеты произнес свое знаменитое «Поехали!».
Ирина увлеченно шнуровала, Евстолия кряхтела и вздыхала, потом наконец не выдержала:
– Господи, да как они все это надевали-то?!
– Так у них прислуга была, – резонно предположила Ирина. – Девки там крепостные. Ты бы взяла что-нибудь дореволюционное без этих штук.
– Нет уж, – мужественно отказалась Евстолия. – Я такое в Оружейной палате видела, на выставке коронационных платьев, когда к сыну ездила. Ну, или почти такое. Там все со шлейфом, а тут бы он стал цепляться за все, правда ведь?
– У тебя есть сын? – Ирина так удивилась, что перестала шнуровать. – А где он?
– В Москве, – пояснила Евстолия, изворачиваясь, чтобы увидеть свое отражение хотя бы в стекле книжных полок. – Работает в музее Кремля. Кандидатскую написал по скифскому золоту – он еще здесь этим увлекся, когда практику после второго курса у нас в музее проходил. Потом все читал, материалы собирал. После университета уехал в Эрмитаж работать – его пригласили, представляешь? А кандидатскую уже в Москве писал. Теперь докторскую готовит, говорит, к сорока хочу защитить непременно… Ты все?
– Да. Кажется, все. Как тут закрепить-то его? Ой, у меня руки устали. – Ирина, отдуваясь, уселась на диван. Рядом примостилась и Евстолия, держа спину прямо, выпятив грудь и еле переводя дух. – Я, наверное, слишком сильно затянула? – В голосе Ирины звучало неподдельное сочувствие.
– Нет, в самый раз, – мужественно кивнула Евстолия. – Красота требует жертв. Сейчас передохнем и будем надевать платье. Вот только насчет шляпы я сомневаюсь…
– А твой муж? – ругая себя за любопытство, все же не удержалась от вопроса Ирина. А что такого, в конце концов, нормальный женский вопрос. Тем более что о причинах длительного отсутствия Валентина соседка расспрашивала ее более чем неделикатно. Допрашивала, точнее сказать, к стенке припирала.
– Мужа у меня не было, – сокрушенно сообщила Евстолия, пытаясь поудобнее устроиться внутри корсета, для чего ерзала и поводила плечами. – Я после школы в пединститут поступала, первый же экзамен завалила. Пошла работать в музей и поступила на заочное. Но пришлось бросить, потому что родился Саша. А отец его… ну, в общем, он женат был. И работал в горкоме комсомола. Разводиться ему было нельзя, сразу турнули бы на производство. Опять же своих детей двое. Тогда времена были не то что нынче, строгие. Ну вот, мы так и жили. Он к нам приходил часто. И деньги давал… иногда. Да нам и так хватало, подрабатывала я. Я ведь шью хорошо, Ирочка! – похвасталась соседка.
– И долго вы так жили? – опять не удержалась Ирина.
– Долго. Он потом в обкоме партии работал, и депутатом областного совета народных депутатов был. Тогда и с квартирой нам помог, и Саше в институт поступить. Он был очень порядочный человек. А потом умер. Перестройка началась, изменилось все. У него сердце не выдержало, за год два инфаркта… Саша как раз только диплом защитил.
– А потом?
– А потом… потом оказалось, что мне уже далеко не тридцать, а сорок с хвостиком. И все уже не так, как раньше. И я решила, что привыкну жить одна.