Под британским флагом
Шрифт:
— У нас там так скучно! — пожаловался Роберт Эшли.
Подозреваю, что на корабле ему покажется слишком весело, особенно первые дни.
9
Спитхед — внешний рейд Портсмута и заодно Саутгемптона — расположен между островом Уайт и берегом Хемпшира в проливе То-Солент. Получил свое название от банки Спит, уходящей в море мили на три. Здесь хороший грунт для стоянки на якоре — ил с песком и небольшие глубины — от пяти до двадцати метров. Остров Британия защищает рейд от северных ветров, остров Уайт — от преобладающих здесь западных и юго-западных. При южных и восточных ветрах стоять на рейде удовлетворительно, а при юго-восточных, которые бывают редко, не очень хорошо. Даже не могу подсчитать,
В конце восемнадцатого века иммигранты в Англии тоже есть, но в основном это знатные французы, сбежавшие от гильотины, которые грузчиками не будут работать, даже если с голоду начнут подыхать. Все грузчики сейчас из аборигенов, пока не проникшихся идеалами джентльменства. Лодочники тоже все местные и, как ни странно, по большей части женщины.
— Шиллинг — и доставлю офицеров на любой корабль, — предложила нам свои услуги коренастая дама с широкими красными кистями рук, у которой на плечи был накинут короткий, до пояса, потертый кожаный плащ с капюшоном.
Роберт Эшли посмотрел на меня. По дороге до Портсмута я сумел убедить его, что швыряние деньгами — признак быстро разбогатевшего бедняка. Если ты не любишь деньги, то они у тебя не будут задерживаться. До сих пор помню, как в понтовитой Италии в супермаркете на меня смотрела вся очередь, когда я пренебрежительно отмахнулся от двух центов сдачи. Самый осуждающий взгляд был у кассирши, которой они бы достались. Представляю, что было бы в Голландии, если бы я выкинул там такой номер. Эти два цента лежат в моем доме в деревне для напоминания, что не надо быть транжирой.
— Мы согласны, — сказал я, потому что у гостиничного слуги узнал, что шиллинг за лодку — обычная такса для офицеров, а матросов возят в два раза дешевле.
Впрочем, матросы редко добираются на наемных лодках. Они лучше пропьют эти деньги, дожидаясь корабельный катер.
У меня еще не до конца выветрилось советское воспитание, поэтому чувствовал себя неудобно, сидя на кормовой банке и наблюдая, как работает веслами женщина. Между нами стояли сундуки, мой и коллеги, и корзина с продуктами. Мой кожаный мешок с оружием держал на коленях Роберт Эшли, который сидел на носовой банке. Юноша постоянно поворачивал голову, чтобы посмотреть на наш корабль. Уверен, что Роберт Эшли запомнит этот день на всю оставшуюся жизнь. Наверное, думает, что именно сегодня эта жизнь и начнется, а все предыдущие годы были всего лишь подготовкой к ней. Я тоже в юности не верил, когда мне говорили, что человек живет всего десять лет: семь лет до школы и три года на пенсии. Впрочем, до пенсии тогда я не дожил, а сейчас даже понятия такого нет.
Заморосил мелкий дождь. Надеюсь, к счастливой дороге. Как мне рассказывал мистер Тетерингтон, в последние годы климат потеплел, зимы стали совсем кислые. Видимо, сейчас, как и в начале двадцать первого века, в Англии всего два времени года — весна и осень, плавно перетекающие друг в друга по несколько раз в год. Бывает, конечно, и лето, но только опытные старожилы умеют вычленить этот день из череды весенне-осенних. Лодочница накинула капюшон короткого плаща поверх белого чепца, надвинутого по самые густые брови, и загребла быстрее. Нам с Робертом Эшли оставалось ссутулиться и потерпеть.
Линейный корабль третьего ранга «Бедфорд» стоял на двух якорях, повернувшись носом на северо-запад. Длина — пятьдесят один метр, ширина — четырнадцать с четвертью (отношение три с половиной к одному), осадка около шести метров, водоизмещение примерно тысяча шестьсот тонн. Спущен на воду девятнадцать лет назад на королевской верфи в Вулвиче. На гондеке двадцать восемь пушек калибром тридцать два фунта, на опердеке — двадцать восемь восемнадцатифунтовок, на шканцах — четырнадцать и на баке четыре
С корабля за нами наблюдал вахтенный мичман, который стоял рядом с верхним краем трапа, и несколько матросов в вязаных колпаках серого цвета. По команде мичмана два матроса спустились по трапу, чтобы взять наши вещи. Первый схватил два сундука, а второй двумя руками обхватил корзину с продуктами, которая была в верхней части шире расстояния между стойками, поэтому ее надо было приподымать. Наверное, сейчас про себя материт владельца корзины. Я отдал шиллинг лодочнице, которая засунула его в лиф вылинявшего, когда-то синего платья, подвязанного под большими, обвислыми сиськами широкой темно-красной лентой, перебрался на трап и протянул руку к попутчику, чтобы взять мешок с жилетом и оружием.
— Я сам! — произнес он.
На всякий случай я задержался внизу, пока не убедился, что Роберт Эшли благополучно перебрался на трап. Леера были новые, но уже порядком захватанные руками, сальные. С внутренней стороны к фальшборту у трапа была приставлена сходня в пять ступенек, возле которой стоял на посту морской пехотинец в красном мундире и лохматой шапке, вооруженный мушкетом с примкнутым штыком. Перед тем, как встать на нее, я повернулся к шканцам и флагу на кормовом флагштоке и козырнул, как когда-то делал в советском военно-морском флоте. Как мне объяснил бывший военный тиммерман, переквалифицировавшийся в береговые столяры, у которого я заказал в Лоустофте сундук, сейчас козыряют именно шканцам, на которых место капитана по боевому расписанию, и не зависимо от того, есть там кто-либо или нет. Делают это прикосновением одного или двух пальцев к головному убору, изображая желания снять его и поприветствовать по-старинке. При встрече в городе козыряют только младшие по чину. Старшие, в лучшем случае, кивнут в ответ. Стоявший на шканцах вахтенный лейтенант в черной шапке-треуголке с золотистой кокардой и черном плаще без рукавов поверх синего мундира кивать постеснялся, наверное. Вид у него был смурной, под стать погоде.
Подождав, когда я ступлю на палубу, вахтенный лейтенант громко спросил:
— Кто такой?
— Мичман Генри Хоуп прибыл для прохождения службы! — бодро доложил я.
— Где раньше служил? — поинтересовался он.
— Подшкипером на купеческом судне, — ответил я.
Судя по скривившейся физиономии вахтенного лейтенанта, ответ неправильный. Военные и торговые моряки страдают взаимным презрением. Первые считают только себя настоящими моряками, а вторые ехидно спрашивают, помнят ли бывалые морские волки, когда последний раз были в походе? Большая часть военных моряков за всю свою службу наматывает меньше морских миль, чем торговый за год-два.
Роберт Эшли повторил за мной, но, поскольку в правой руке был мешок, козырнул левой, вызвав улыбки у наблюдавших за нами матросов. Лейтенант сделал вид, что не заметил не только неправильное приветствие, но и самого исполнителя.
Стоявший у трапа вахтенный мичман — юноша лет пятнадцати, на круглом лице которого веснушки сливались в два светло-коричневых пятна, разделенных покрасневшим, сопливым носом — подождал, не задаст ли вахтенный лейтенант вопрос и второму вновь прибывшему.
Не дождавшись, приказал двум матросам, которые взяли наши вещи: