Под голубой луной
Шрифт:
Прозвучавший сигнал к ночной смене был лишним – все рабочие и так уже собрались. Слухи об обвале распространились быстро, и к шахте сразу потянулась вереница людей с кирками, лопатами и бурами. Вокруг рудника толпились и женщины – придя набрать горячей воды для стирки, они решили остаться, на случай если понадобится помощь.
Смеркалось, и лишь узенькая полоска света еще пробивалась из-за рваных, перистых облаков. Пенистые гребни волн, белые и острые, напоминали лезвия ножей.
Быстро наступившая темнота сделала ожидание еще более тягостным. Ведь там, внизу, где сейчас находился он, темнота
Но вдруг Эмили, сидевшая рядом, как каменное изваяние, слегка зашевелилась. Ее тихий голосок напоминал дуновение легкого бриза.
– Ты ведь тоже любишь его, да?
Джессалин захотелось плакать. Она была слишком измучена, чтобы лгать.
– Мне кажется, я любила его всю жизнь. Волны с тихим рокотом разбивались о скалы. Эмили сорвала стебелек песчаного тростника, и ручеек мелких камушков зашелестел вниз, к морю.
– Я его жена… Но я понимаю, что тебе… Нет, не сердце. По-моему, он… он одержим тобой.
Джессалин застыла. Она боялась не то что заговорить – даже шелохнуться.
Эмили вдруг повернулась к ней, и на ее хорошеньком, точеном личике появилось страдальческое выражение.
– Он мои муж. Понимаешь? Сирхэй мой. Он принадлежит мне.
– Я знаю, – с трудом выговорила Джессалин, ее душили слезы. – Я знаю.
Ссутулившись, Эмили уткнулась подбородком в крошечные кулачки.
– О Господи, я так его люблю. Для меня не существует больше никого на свете. А он… – Было видно, что признание дается ей нелегко. – Он очень добр ко мне. Очень добр. Но не более того…
Тоненькие пальчики Эмили нервно мяли складки плаща.
– В ту ночь, когда случился пожар, я решила спуститься в библиотеку. Но что-то меня отвлекло. Кажется, у Дункана было какое-то неотложное дело. Но я все равно успела услышать, как Сирхэй говорит тебе… Нет, он даже не говорил, он кричал: «Черт побери, Джессалин!» Или что-то в этом роде. Я сразу поняла, что он на тебя очень сердит. Но ведь он никогда, никогда не сердился на меня! Что бы я ни говорила и ни делала. Он всегда так безукоризненно вежлив, просто невыносимо! Несколько раз я нарочно пыталась вызвать у него хоть какие-то эмоции, пусть даже ярость. Но он просто поворачивался и выходил из комнаты. – Эмили была в таком отчаянии, что даже не замечала, как терзает ни в чем не повинную траву. – Доброта! Теперь я знаю, что иногда за доброту можно убить…
– Мисс Летти!
В зарослях боярышника сгрудились женщины с рудника. Малышка Джесси оторвалась от них и устремилась к Джессалин, с трудом волоча корзину едва ли не больше собственного роста.
– Смотрите, мисс Летти! – Улыбаясь до ушей, она откинула плетеную крышку корзины. Там, на глиняной тарелке, лежала груда жирных пирожков, а рядом примостились две жестяные кружки и старенький чайник.
– Мама сказала, вам нужно поесть, чтобы поддержать силы. – С этими словами девочка достала из кармашка какой-то сверток, в котором оказалась копченая сардина, зажатая между двумя ломтями черного хлеба. – А это мой бутерброд. Но я хочу, чтобы вы его взяли тоже.
Джессалин подташнивало от волнения,
– Спасибо, малышка. Это как раз то, что было нужно.
– Можно я налью? Ну, пожалуйста. Можно? – Джесси присела на корточки и, морщась от напряжения, стала наполнять жестяные кружки. Над ее бледным, худеньким личиком заклубился пар. Чай был горячий, крепкий и сильно пах жасмином.
Джессалин сжала жестяную кружку ладонями, согревая озябшие руки.
– Скажи, малышка Джесси, после открытия рудника ты случайно не видела здесь своего дедушку?
Ребенок решительно покачал головой.
– Не-а. Мама говорит, что я и тогда, наверное, ошиблась. Болтают, что дедушка бежал в Америку. Вам оставить корзину, мисс Летти?
– Да, спасибо. И поблагодари от меня свою маму. Эмили глядела вслед девочке, которая бежала прочь, сверкая белыми панталончиками.
– Малышка Джесси. Почему ты ее так называешь? Джессалин нервно рассмеялась.
– Да, действительно, странное прозвище. Помню, когда я была в ее возрасте… – Отломив кусочек пирога, она бросила его птицам.
– Это тот ребенок, которого вы с Сирхэем нашли в заброшенной шахте, – скорее констатировала, чем спросила Эмили. Джессалин, упорно пытаясь сосредоточиться на пироге, отломила очередной кусочек. – Он как-то рассказывал мне о том времени, – продолжала Эмили. – Он сказал, что это были самые счастливые дни в его жизни.
Джессалин не смогла скрыть своего изумления.
– Но ведь это продолжалось всего одно лето!
– Да. То лето переменило его жизнь. Мне кажется, он думал, что если когда-нибудь и женится на ком-то, то на тебе.
Джессалин смотрела на почерневшее, спокойное море, тоже как будто замершее в ожидании.
– Как раз в то самое лето я сама просила его жениться на мне. Даже не просила, а умоляла. Но он не захотел даже слышать об этом и не стеснялся в выражениях.
– Видимо, мужчины просто по-другому любят. Не так, как женщины, – сказала Эмили. – И по-другому проявляют свою любовь. Для нас любовь – это что-то вроде рая. А для большинства мужчин она становится самым настоящим адом.
В темноте Джессалин отчетливо видела чистый профиль Эмили и ее короткие локоны, посеребренные лунным светом. Сердце Джессалин разрывалось от горя и отчаяния. За что же Господь послал ей такое наказание – любить человека даже после того, как он женился на другой. Ведь грешно даже думать о том, чтобы обманывать такое чистое существо, как Эмили. Она же не виновата, что они с Джессалин любят одного и того же мужчину. Надо навсегда вычеркнуть Маккейди из своей жизни. И Джессалин торжественно поклялась: если только Господь сделает так, что Маккейди спасется, она навсегда вырвет его из своего сердца.
Джессалин очень захотелось взять Эмили за руку, но она подавила этот порыв.
– Ты его жена, а я теперь для него никто, – сказала она, с трудом сдерживая слезы. – Возможно, Сирхэй еще и сам не понял, какое счастье обрел в твоем лице.
Эмили приподняла голову и слабо улыбнулась, но бледное лицо тут же стало опять серьезным и сосредоточенным. Тонкая кожа так обтянула скулы, что, казалось, она вот-вот порвется. Вдруг отполированные ноготки Эмили до боли впились в руку подруги.
– Кажется, кого-то выносят.