Под голубой луной
Шрифт:
– Я заслуженный ловелас и считаюсь большим знатоком женской груди. И могу сказать, что твоя – совершенно удивительная. Круглая, золотистая и как будто слегка припорошенная корицей.
Джессалин завороженно следила за тем, как его длинные, тонкие пальцы ласкают ее грудь, и та постепенно начинала жить собственной жизнью.
– Я давно мечтал слизнуть языком каждое коричное пятнышко, – шепнул Маккейди, нежно поглаживая набухшие соски.
Ей казалось, что ее тело стало слишком тяжелым, слишком тугим и слишком горячим. Ноги дрожали, и она чувствовала, что вот-вот
– Ты такой сильный, – шептала она, – и в то же время такой слабый.
Маккейди застонал, взял ее на руки и перенес на постель.
Старые пружины застонали под ними. Спину Джессалин щекотало грубое солдатское одеяло. Маккейди лежал рядом, и каждое прикосновение его промокшей рубахи вызывало волшебные, неведомые доселе ощущения. Она чувствовала на себе его руки. И его взгляд, который обжигал не меньше рук.
– Я всегда знал, что твои волосы при свете камина будут именно такого цвета, – говорил он. – Цвета горящего факела.
Джессалин молчала. Но стоило его руке коснуться ее, как она выгнулась и застонала.
Маккейди целовал ее губы долгим, страстным поцелуем. Когда же он сел и начал стягивать упорно не желавшие поддаваться сапоги, проклиная их на чем свет стоит, она невольно улыбнулась. Нетерпеливо стаскивая через голову рубашку, он оборвал почти все пуговицы. Но это было не главное. Джессалин не могла отвести взгляда от его узких замшевых брюк, которые скрывали самое замечательное – треугольник темных волос и… и что-то еще, большое, покрытое узором вен и никогда прежде не виданное. У нее перехватило дыхание.
– Что это был за вздох? – поинтересовался Маккейди. – Ужаса или восхищения?
Он возвышался над ней как воплощение мужской красоты и силы. И сам прекрасно это осознавал.
Джессалин невольно рассмеялась. Она никогда не смеялась особенно долго, зная, что ее смех далек от ласкающей уши музыки, но на этот раз он прервался еще раньше. Правое бедро пересекал страшный, багровый рубец. Джессалин нежно провела по нему пальцами.
– Тебя же могли убить, – сказала она, и подумала о том, насколько жестокая штука – жизнь. Ведь она могла потерять его. Потерять навсегда еще до того, как он стал принадлежать ей.
Маккейди отнял ее руку от своего бедра и поднес к губам. Его губы вдруг снова как-то страдальчески изогнулись.
– Засмейся еще раз. Пожалуйста, – попросил он.
– Зачем? – поинтересовалась Джессалин, с трудом подавляя смех. – Разве можно смеяться по заказу? – добавила она и расхохоталась.
Маккейди смеялся вместе с ней, уткнувшись носом в ложбинку между грудей.
– Мне просто нравится, как ты смеешься. От твоего смеха я иногда возбуждался так, как не возбуждался от близости с женщиной.
Джессалин посмотрела на их переплетенные тела.
– По-моему, сейчас ты уже не
Маккейди приподнялся и потерся о ее живот.
– Ты чувствуешь меня, Джессалин? Нет? А ведь со мной это происходит каждый раз, когда я вижу тебя, ты довольна?
О да, Джессалин была вполне довольна и собой, и жизнью. Однако ее разбирало любопытство. И в данный момент ее больше всего интересовал лежащий рядом человек. Неуверенно протянув руку, она коснулась чего-то очень гладкого, очень горячего, а главное, очень Живого.
Маккейди погладил ее руку.
– Держи меня. Держи меня крепче, Джессалин. Он заполнил всю ее ладонь. Джессалин поглаживала нежную кожу. Внезапно Маккейди застонал. Она тотчас же выпустила его.
– Я сделала тебе больно? Извини. Я не хотела. Расхохотавшись, он ласково погладил ее по щеке.
– Господи, Джесса, конечно же, ты не причинила мне боли. Просто все было так хорошо… так чудесно…
Несколько секунд он пристально смотрел на нее, как будто желая запечатлеть в памяти каждую черточку. Потом его губы нежно коснулись ее груди, и снова, и снова, постепенно доведя ее до совершенно немыслимого состояния.
О Господи…
Никогда прежде Джессалин не испытывала ничего подобного. Он то целовал ее грудь, то посасывал ее, как ребенок. Она даже не слыхала ни о чем подобном, и это было так восхитительно. Ей казалось, что у нее внутри устраивают особо изысканный, модный фейерверк.
Губы Маккейди, оставив ее грудь, принялись спускаться все ниже, к местам, о самом существовании которых она даже и не подозревала. Его мокрые волосы щекотали ей живот, оставляя в тех местах, которых касались, маленькие незатухающие костры. Дыхание обжигало. А под непрестанно ищущие ладони Джессалин попадала лишь мускулистая, мокрая от дождя вперемешку с потом спина.
Она едва не закричала, когда его руки добрались до ярко-рыжего холмика волос. Его палец входил и выходил из нее, в том же самом ритме, в котором билось ее сердце. Наконец его руки коснулись какого-то заветного, удивительно чувствительного места, и у Джессалин перехватило дыхание. Вцепившись пальцами в одеяло, она приподнимала бедра навстречу ему, его ласкам, а внутри у нее нарастало какое-то неземное ощущение. Она хотела было попросить, чтобы он немедленно прекратил делать с ней это, но только застонала. О Господи… Она же просто умрет, если он немедленно не прекратит. И Джессалин выгибалась дугой навстречу его жадным пальцам. И ждала… ждала… ждала…
Ее грудь вздымалась в тщетных попытках набрать побольше воздуха. А его губы, его удивительные губы, шептали:
– Еще не сейчас, Джесса. Потерпи…
И очень скоро на месте его пальцев появилось что-то очень горячее, влажное и упругое. Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение.
Сильные ладони приподняли ее бедра, и Джессалин почувствовала легкий укол страха – ведь в прошлый раз ей было так больно. Но сейчас все было по-другому. Он входил в нее постепенно, дюйм за дюймом. До тех пор, пока их тела не слились полностью.