Под горой Метелихой(Роман)

Нечаев Евгений Павлович

Слушал его Николай Иванович, посмеивался в усы, а того, скрипуна-то, не стало! Редко-редко когда шевельнется в потемках в дальнем углу.

Вернулась в Каменный Брод Маргарита Васильевна. С похвальной грамотой курсы окончила. Из Константиновки позвонила по телефону, попросила Николая Ивановича выслать подводу, — книги не донести, иначе не стала бы и беспокоить. Подводчик отправился утром, а после полудня учитель вышел за околицу и, сам не замечая того, оказался на большаке за Ермиловым хутором. Тут и встретились. Не ожидала Маргарита Васильевна этого, застеснялась, да и Николай

Иванович чаще обычного принимался покашливать, мял в руках сорванную травинку. И разговорились не вдруг, молча шли по тропе, отпустив возницу, изредка вскидывая один на другого взгляды.

— Вы, наверно, посмеялись тогда над моей запиской? — заговорила наконец Маргарита Васильевна. — Я ведь поступила как школьница. Отдала записку милиционеру, а потом испугалась: ну что я для вас?

— Для меня? — Николай Иванович не сразу нашелся с ответом. — Почему для меня? И вовсе я не смеялся. Если хотите знать, я сберег эту вашу записку… А почему же вы не дождались в тот раз? Как это называется?

— Вы просто меня не заметили! Вспомните: вы спускались по лестнице с Жудрой и Мартыновым. И по вашим лицам я сразу же всё поняла. Раньше еще догадалась, когда черным ходом вывели на улицу арестованного Ползутина. Ну как, как не могла я припомнить это в больнице! Ведь видела я его там на стройке, когда МТС закладывали. И как с Артюхой он разговаривал. Никогда не прощу себе этого. А счетовод, счетовод-то наш мразью какой оказался. Страшно подумать!

— Страшно, — помолчав, согласился учитель. — Для меня, Маргарита Васильевна, это трижды страшно и непростительно.

Николай Иванович еще помолчал и добавил:

— Вот если бы на бюро спросили меня: «Почему вы, товарищ Крутиков, называя себя коммунистом, за столько лет не смогли распознать этого выродка?» — я сказал бы, что виноват. Вот за это я и наказан. Жестоко наказан. Всё правильно: не будь простофилей, сними розовые очки.

— «Розовые очки»? — повторила Маргарита Васильевна. Она даже остановилась при этом. — А разве были у вас такие?

— Выходит, что были. Такова уж интеллигентская наша натура. В чем-нибудь да обязательно не увидишь того, что другие видят и знают. Ну кто мне мешал поговорить по-хорошему с той же Улитой? Почему не подумал, что она прежде всего человек, а потом уж самогонщица? Вот это и называется, дорогая моя, политической близорукостью. Такие вещи надо называть своими именами.

— Не наговаривайте на себя лишнего, — незнакомым для Николая Ивановича тоном возразила Маргарита Васильевна. — Я, например, всегда думала и думаю, что вы разбираетесь в людях лучше других и обладаете редкой способностью видеть перед собой ясную цель. И я вам всегда завидовала, мечтала хоть чуточку быть похожей на вас.

— А теперь?

— И теперь завидую, — твердо ответила девушка. — Пусть вы ошиблись в ком-то, но вы же не дух святой. Вы работали не щадя себя, при жизни еще след на земле оставляете. И в душах людских.

— В душах?

— Да, в душах. Посмотрите вокруг. Разве это видели вы, когда подъезжали к деревне впервые? Вон ваша школа, вон клуб.

Николай Иванович снял и протер очки. Ему просто не верилось, что всё это слышит он от Маргариты

Васильевны, которая, кажется, только вчера собиралась бежать из деревни. До отъезда в Уфу она и слов- то таких, пожалуй, не знала! А Маргарита Васильевна, точно угадывая его мысли, продолжала:

— Я благодарна вам больше всего. Если бы вы не удержали меня в тот отчаянный для меня вечер, не пристыдили бы, я никогда не смогла бы найти свое место в жизни. Но это я поняла только в Уфе, где рядом со мной учились девчата и парни из таких же вот отдаленных сел. Это подлинные энтузиасты. И не раз я ловила себя на мысли, что все они — ваши ученики. Я дала себе твердое слово… Нет, нет, я не то говорю.

Маргарита Васильевна дотронулась до локтя учителя, перевела дух.

— Я всегда мысленно с вами советовалась, — закончила она неожиданно для себя самой, — задавала вопросы и сама же на них отвечала. Так, как вы бы ответили. Вот.

У Николая Ивановича собрались под глазами мелкие лучики морщинок. Он видел, что девушка волнуется, и это волнение передавалось ему, захватывало всё больше. И к чувству хорошей радости, которую испытывают при встрече давние друзья, исподволь и неприметно стало добавляться что-то более значимое, которому нет пока еще названия.

Маргарита Васильевна выглядела сейчас собраннее и строже, и от этого казалась стройнее и выше, была еще более женственной и обаятельной.

— Что же вы замолчали? — спросил Николай Иванович и опять снял очки. Ему подумалось, что вопрос задан глупо и совершенно некстати.

Но спутница Николая Ивановича, видимо, этого не заметила, — она была занята какими-то своими мыслями. Чуть запрокинув голову, она долгим, внимательным взглядом посмотрела на учителя и сказала, понизив голос:

— Хорошо, что вовремя удержалась.

— А что могло быть?

— Могла сказать глупость.

Николай Иванович пожал плечами; шел, поотстав на полшага от Маргариты Васильевны. Смотрел на нее и думал, что у нее всё впереди, что в ее годы и он вот также идеализировал некоторых людей, был романтиком.

«Плохо это, — рассуждал он далее, — очень плохо, когда человек, пусть даже и мысленно, говорит о себе „был“. А что поделаешь? Оглянись на себя. Укатали сивку крутые горки. Как говорится, был да весь вышел».

Учитель еще более замедлил шаги. Это ведь не его слова! Это добавил тот, второй, который приумолк было при Парамоныче. «Что значит „был“? Значит, всё в прошлом. Значит, нет для тебя ни „сегодня“, ни тем более „завтра“. Такому человеку невозможно жить, он не сможет работать, — ведь для этого надо сказать „есть“ и „буду“. И не только сказать, — надо верить в это».

«Верил и верю, — доказывал сам себе Николай Иванович, — и всё-таки „был“. „Был“ потому хотя бы, что тебе уж за сорок и что ты остался один. Кроме работы у тебя всё в прошлом, а у нее вот всё еще впереди».

Долго шли молча. Так миновали лощину, небольшой перелесок перед Метелихой. Впереди показалась деревня. Подводы не было видно ни у школы, ни возле длинного пятистенника бывшего лавочника, а след тарантаса заворачивал от околицы вправо, к дому учителя. Тут их и встретил старик Парамоныч.