Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
От Евстафия Гордеевича вестей утешительных не было, а перед пахотой хозяин заезжего двора в Константиновке шепнул Артюхе: начальник земельного отдела велел передать — сельсовета в Каменном Броде скоро не будет, волости тоже ликвидируются, а сельсовет будет один на всю бывшую волость. Пришлось Артюхе вступать в колхоз. «Я и раньше думал об этом, — писал он в своем заявлении, — но ответственная должность не позволяла оставить государственные дела. Поскольку на сегодняшний день вопрос, кто кого, решен бесповоротно, и принимая к неукоснительному исполнению лозунг партии,
Мужики усмехнулись в бороды от такого заявления, однако приняли Артюху в колхоз; подняли руки «за» на общем собрании, — человек грамотный нужен был, другого не скоро сыщешь. Один Карп воздержался при голосовании, но и против не выступил, — кузнец, как и Андрон, был не особенно речист. Николай Иванович заметил это, после собрания спросил у Карпа:
— Ты что, Карп Данилович, недоволен, что ли, решением по заявлению товарища Гришина?
— Находка невелика, — отмахнулся Карп.
Артюха рьяно принялся наводить «порядок» в бухгалтерских книгах, Романа совсем сбил с толку своими расчетами, в каждую дырку совался. Узнал стороной, что комсомольцы собираются на пасху устроить антирелигиозный вечер, явился на репетицию.
— Не пойму, чего это комсомолия нынче робеть начала перед длинногривыми? — разводил он руками. — Знаете, как оно было в городах в первые годы советской власти? У попов — крестный ход, а они — с гармонью, с песнями по этой же самой улице! Вот это были комсомольцы! А у вас что? Опять голая химия? Значит, и вправду робеете перед мраком? Слабоват, слабоват комсомол…
— И вовсе никто не робеет, — заявил Володька. — Спросим вот Николая Ивановича и сделаем, как он скажет.
Своими насмешками крепко обидел Артюха комсомольцев. Бросили репетицию.
— А что, если я веревки у языков колокольных обрежу? — высказался один. — Здорово будет!
— Лучше лестницу оборвать!
— Запереть колокольню на свой замок!
Это сказал Володька, все согласились. Артюха сидел, ухмылялся.
Верочка рассказала обо всем отцу. Николай Иванович покачал головой.
— Хорошо ли вы придумали, не знаю, — сказал он. — Нельзя ведь и того забывать, как к этому верующие отнесутся. Палка о двух концах.
— Значит, пусть всё идет по-прежнему? — спросила дочь. — И пьянство на три дня, и всё прочее?
— Надо подумать.
Посоветовались все вместе и решили направить к отцу Никодиму делегацию — «прощупать попа», как выразилась Верочка, а сам учитель улыбнулся при этом недоверчиво. В делегацию Володьку назначили и Нюшку с ним. Перепугалась та насмерть, а отказаться нельзя, — дисциплина.
И вот постучался Володька к попу. Сидел тот за столом, чай пил из блюдца. Спросил, разглаживая густые усы:
— Что за нужда привела вас ко мне?
— Пришли сказать, чтобы крестного хода не было, — набычась, ответил Володька. — Мы, комсомольцы, такое решение вынесли.
Посмотрел отец Никодим на Володьку, широченным
— Комсомольцы решили?
— Комсомольцы!
— Интересно… А знаете ли вы, сосунки несчастные, что я дедов ваших венчал, отцов-матерей крестил?!
— Внаем. А только в избы, где комсомольцы есть, не ходите: дверь заперта будет. У нас в протоколе записано: «Если не хочет священник оскандалиться перед прихожанами, пусть подумает».
Ожидал Володька, что после этих слов вышвырнет его поп за дверь, сапогами пудовыми затопает, а тот промолчал. Налил еще кружку чаю, а когда сахар начал колоть щипцами, прищемил, видно, кожу на ладони.
— Значит, решили и записали, — еще раз проговорил отец Никодим, и показалось Володьке, что этот огромный лохматый человечище разом потерял и рост свой, и голос, и никого он теперь уже не напугает, и сам знает про это.
— И ты… ты, паршивец, не молишься? — закипая гневом, но также вполголоса проговорил отец Никодим.
— Не молюсь.
— А ты? — глянул отец Никодим на Нюшку.
Нюшка опустила глаза, кончиком языка облизала пересохшие губы:
— И я… и я не молюсь, батюшка.
— От отца небесного отрешилась?
— Отрешилась, батюшка, — еще тише ответила Нюшка.
Володька толкнул ее локтем: зарядила свое «батюшка», «батюшка», обожди — выйдем на улицу!
Отец Никодим поднялся, надсадно скрипнули под ним широкие половицы.
— Бог вас простит, чада вы неразумные. Идите с миром.
В коридоре не утерпел Володька, ткнул Нюшку в бок:
— Тоже мне — комсомолка! Расслюнявилась! Видала, как с ним надо дело вести! — И в это же время почувствовал, что у самого во рту пересохло: вспомнил, как полтора года назад поманил его поп толстым пальцем со школьной завалинки, как шел потом он, Володька, рядом с ним и дышать боялся.
Через час ударил церковный колокол к вечерне, из окна школы видели комсомольцы, как отец Никодим пересек площадь, у ограды не спеша благословил склонившуюся старушку.
— Видал? — съязвила Нюшка.
Володьке нечего было сказать, а на другой день ворвался он в комнату к Николаю Ивановичу без спросу.
— Крестного хода не будет, Николай Иванович, ей-богу! Не вру! — выпалил он с порога. — Только что мать пришла от обедни: больным поп сказался!
Николай Иванович еще раз покачал головой: не верил он в эту затею, а тут оказалось, что поп пошел на попятную. Так и не было крестного хода. Комсомольцы торжествовали победу, мужики отнеслись к этому безразлично, один Артюха был недоволен: промашку сделал — перестарался!
Когда еще снег по оврагам лежал, слух тревожный из дома в дом перекинулся: сбежал из тюрьмы Филька. Про старосту, про того и думать забыли, а тут из города милиционер приехал, с глазу на глаз с Николаем Ивановичем часа два сидел. Потом надежных людей собрали, Верочка молодежь подняла на ноги. Уговорились, как ловить бандита, если поблизости кто заметит.
— В деревню он не осмелится, — высказывался за всех Володька, — тут его каждый узнает. Надо на хуторах проверить, по охотничьим заимкам.