Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
Пока шла, опираясь на палку, слова Улиты перебирала мысленно, а как во дворе правления увидела Романа Васильевича, всё перепуталось. На счастье, тут же был и учитель.
— Заставь век богу молиться, Николай Иваныч! — только и прошептала Дарья, а у самой слезы градом.
— Кто такая, откуда? — спросил учитель, не узнавая.
— Жена я Пашанина, сам-то посажен за душегубов. Нешто не помните? Одна с шестерыми осталась, с голоду пухнем!
Тут и Роман подошел, мужики возле сгрудились. Председатель позвал за собой Дарью, на
Ничего не пришлось объяснять Дарье: в двух словах всё сказано было. Молча ждала, что Роман ответит. В сторонке Артюха сидит, костяшками щелкает. И учитель молчит, очки протирает с мороза. Роман бороду мнет в кулаке. Друг на друга поглядывают.
— Дело серьезное, товарищ Васильев, — проговорил учитель, — и решить его нужно по-партийному: надо помочь, неотложно.
— Знаю, что надо. А чем? — помолчав, отозвался Роман. — Семян и так недохватка, и с фуражного фонда килограмма одного не урвать. — Поднял голову, обвел взглядом колхозников. — Может, вы, мужики, поделитесь? В самом деле: люди-то погибают… Ну я вот от себя, скажем, дам полпуда муки, картошки ведра четыре. Люди ведь наши они…
Артюха отложил в сторону счеты, провел ладошкой по лысине.
— А по-моему, вопрос этот надо обсудить принципиально, — начал он авторитетным тоном, — собрать правление, а от Дарьи бы — заявление форменное с указанием причин. А там уж подлинные хозяева артели пусть сами решают: помогать нам укрывателям внутренней контры…
Николай Иванович метнул недовольный взгляд на счетовода, не дал ему договорить.
— Пока что, товарищ Гришин, разговор здесь ведут двое, — сухо сказал учитель, — секретарь партийной ячейки и председатель артели. Вашего мнения мы не спрашивали.
Мужики переглянулись, кто-то крякнул в углу одобрительно. Слушала Дарья недовольный голос учителя, а у самой перед глазами нетопленная изба, в углу на кровати сбились одна к другой нечесаные головы девчонок, а в середине, на голых коленях у старшей, сучит синими кулачками меньшой.
— Пойду я, грыжу ведь там накричит, — сказала она неожиданно и поднялась.
— Постой, постой, — остановил ее председатель, — с кем же поздравить-то? — И широко улыбнулся. — Опять небось девка, как у меня, грешного?
Через силу улыбнулась и Дарья, вытирая росинки слез:
— Парнишка…
— Слышали, мужики? — еще веселее продолжал Роман. — Бабы, говорим, одолели, пахать скоро некому будет. Вот он — работник, ударником будет! Нет уж, товарищи, в таком разе помочь полагается! Андрон Савельич, запрягай-ка, брат, воронка, начинай с моего двора. А ты, Дарья Кузьминишна, посиди, обожди самую малость.
Мужики задвигались, загудели, нахлобучивая шапки и хлопая рукавицами:
— В таком разе надо!..
— Следует.
На хутор Андрон привез Дарью на лошади. На худые, заостренные плечи ее тулуп свой набросил. Сам из дровней мешок
— От учителя. На пеленки, свивальники разные. Ну да и этим, — мотнул бородой на девчонок, — купишь сахару фунт… Ничего, Дарья Кузьминишна, головы-то не вешай: народ — он всегда подсобит.
Повернулась Дарья к иконе, именем господа поручиться хотела…
Девчонки меж тем картошку всю перетаскали, полон угол насыпали. И Мишка откуда-то появился, ошалело уставился на Андрона, на мешок возле печки, а потом на радужную бумажку, что лежала на столе. Загорелись глаза у парня, ноздри раздулись, и напомнил он матери в эту минуту своего отца — жадного, вечно голодного Пашаню, трусливого, злого и ненасытного. Он-то и загубил молодые годы, иссушил, озлобил Дарью, по рукам, по ногам оплел.
Семнадцать лет прожила на хуторе Дарья, людей не видала, а люди-то вон они какие! Припомнились слова Николая Ивановича: «Дело это по-партийному решать надо». Вот тебе и безбожник!
Андрон прокашлялся густо, собираясь уходить, посоветовал от порога:
— Прибери деньги-то. Да смотри не вздумай в тюрьму их мужику своему послать: народ-то вы, бабы, дурной. На себя трать.
Постоял еще, переминаясь, и добавил, точно мысли читал у Дарьи:
— А што, Дарья Кузьминишна, как бы ты на это дело посмотрела, ежели бы перебраться тебе на жительство в деревню; на отшибе-то, без соседей, худо оно. Закинуть, может, словечко перед тем же Романом Васильевичем? Денисов-то дом с коих пор вон пустует, а из этого на скотном дворе пристройку срубили бы. Подумай.
Уехал Андрон, затопила Дарья печку, напекла лепешек пресных, картошки наварила. Давно уже так-то не ели: девчонок полусонных на печь надо было подсаживать, Мишка и тот кусок недоеденный после себя оставил. И меньшой уснул.
Последней Дарья сама к столу села, подобрала крошки. Да и забылась так-то, задумалась. Тихо в избе, покойно. И темени по углам будто меньше стало — не пугает она, и шорохов нет за стеной; от печки тепло разливается, в сон клонит.
— Вот ведь они, люди-то добрые, — повторила вслух Дарья, мысленно продолжая свой разговор с Андроном, — рядом с нами живут.
Приподняла чуть голову, без робости глянула на суровый лик, без содрогания душевного. Первый раз в жизни из-за стола без молитвы вышла. Только голову на подушку — уснула.
Всю зиму пролежал Володька в городской больнице. Пуля ударила в левый бок, прожгла оба легких. Три операции перенес парень. Старик хирург разводил руками: откуда такая силища в некрепком на вид парнишке. Когда поправляться начал, сказал Володька как-то доктору без улыбки:
— Оттого и выжил, что к настоящему делу руки потянулись!