Под кодовым названием «Эдельвейс»
Шрифт:
— Кристина, ваша комната будет на втором этаже, рядом с моей. Не понравится — выберете другую. Любую! — с грустью добавила. — Война сделала наш дом просторным. Только кабинет не будем трогать — он еще понадобится маленькому Шееру.
— Спасибо, мама, — глаза Кристины сияли.
— Чего же я сижу без дела? — поднялся и Майер, удовлетворенный успешным выполнением приказа шефа. — Сейчас же принесу из машины ваши вещи, фрейлейн. Одну минуту! А Вита привезу позднее, вечером.
— Это кто еще? — снова насторожилась фрау Патриция.
— Мой пес, — виновато ответила Кристина. — Я воспитывала его с щенячьего возраста…
— Ах, пес! Найдется
Тем временем Майер втащил кожаный чемодан и большую ледериновую сумку — скромное имущество нежданной невестки. Он хотел как можно скорее покон — чпть с этой «семейной ситуацией», которую посчитал было вконец безнадежной.
— Вот и все! — проговорил с явным облегчением. — Позвольте, уважаемые дамы, распрощаться с вами.
Из вежливости фрау Патриция попробовала задержать его:
— Я обещала угостить вас кофе.
Но Майер понимал, что сейчас лучше оставить женщин вдвоем. Наступил момент, когда его присутствие излишне. Поэтому решительно отказался:
— Благодарю, как–нибудь в другой раз… Мне необходимо вернуться на службу. Дела! Всего вам приятного, фрау Шеер! До свидания, фрейлейн Бергер!
Женщины остались одни.
Невольно чувствовали смущение, привыкая друг к другу. И действительно, события развивались слишком стремительно даже для Кристины, которая все–таки заранее к ним готовилась. Что уж говорить о фрау Патриции? На нее они обрушились лавиной. Разум еще не успел свыкнуться со всем, чем ее нежданно огорошила судьба. Им обеим необходимо было прийти в себя. Успокоить взволнованные чувства, привести мысли в порядок, осознать новую для обеих ситуацию, выработать не обременительные для каждой из них нормы житья под одной крышей.
— Давайте перейдем в гостиную, — пригласила Патриция. — Нам надо о многом поговорить. Не правда ли?
— О многом, — вздохнула Кристина, соглашаясь. Экзамен продолжался — напряжение не проходило. А так хотелось бы уже прилечь и прикорнуть…
Гостиная была светлой, просторной и занимала чуть ли не весь этаж. Наверх, в жилые помещения, вела массивная, широкая лестница. К деревянным ступеням ковровую дорожку прижимали блестящие бронзовые планки. Внутри гостиной — ничего лишнего. Два широченных ковра с одинаковым шахматным орнаментом полностью покрывали пол. Здесь можно ходить босиком, не боясь простудиться. В одной из стен было углубление для камина — небольшого и не маленького, в половину человеческого роста. Его закрывала бронзовая решетка, верхняя половина которой была откидной. Тут Же, немного сбоку, журнальный столик с двумя мягкими креслами. В противоположной стороне гостиной — длинный низкий сервант с хрусталем и фарфором на полках под стеклом. В разных углах — по диагонали — два торшера. Люстра была укрыта специально сшитым чехлом. Вероятно, в этом доме давно никто не гостил. Хозяйка обходилась торшерами — с розовым и зеленым абажурами. Вечером, когда весело потрескивают дрова в камине, здесь хорошо — тепло и уютно.
Но что сразу привлекало внимание — так это три больших портрета на стене: отец, мать, сын. Кристина так и впилась в них взглядом. Особенно в портрет сына, Адольфа Шеера, изображение которого она впервые увидела только сейчас. Сердце у нее похолодело.
Молодой Шеер на портрете не был похож на того, кто действовал под его именем на Кавказе, на того, с кем все немцы там общались! Правда, некоторая схожесть все–таки была. В форме головы, в общем облике, в чертах лица… Только у Кости, который
— Разве это Адольф? Что–то не узнаю. На портрете он совершенно не такой, каким я знал его на фронте…
Эта несхожесть усиливалась еще и тем, что Адольф на портрете был в гражданском костюме, а на Кавказе «Шеера» привыкли видеть исключительно в военной форме. Правду в народе говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло… Рядом с Кристиной, сложив руки на груди, стояла фрау Патриция и тоже смотрела на портреты.
— Вас что–то удивляет, Кристина?
Фрейлейн Бергер вся напряглась. Что–то в интонации ее насторожило. Не выдала ли она себя? Может, помимо воли что–то отразилось в выражении лица?
— Нет, ничего особенного… Здесь все для меня непривычно…
Но фрау Патриция проговорила все так же подчеркнуто, со значением:
— Мне показалось, что вас удивило…
— Что? — быстро спросила фрейлейн Бергер.
— Что на портрете моего сына нет муаровой ленты.
Только сейчас Кристина обратила внимание и на портрет Шеера — отца. На нем в нижнем правом углу наискось чернела лента — символ скорби. На портрете Адольфа этой черной ленты не было. И как она не заметила такой «мелочи»? Она ведь сразу бросается в глаза! И такой существенной… Наверное, сказывается непрерывное, изматывающее напряжение.
— Ну что вы! — горячо возразила Кристина. — Наоборот! Я всегда верила и верю: мой муж — жив!
Патриция благодарно взяла Кристину за руку, ласково прижала к себе.
— До сих пор я спрашивала лишь господа бога: жив ли мой сын? — сказала Патриция.
— А я всегда верила, что мой жених жив!
— Почему? — дрогнувшим голосом спросила Патриция. — Понимаете, как это для меня важно?..
— Понимаю…
Почему она, Кристина Бергер, так уверена в своих словах?
Ответить на этот вопрос ей нелегко, сказать правду — исключается. Ее уверенность основывалась на точном знании: для настоящего Адольфа Шеера, того, которого она только сегодня впервые увидела на портрете, война давно закончилась — еще летом 1942 года. Он в плену. Он живой и здоровый. Ему уже ничего не грозит.
Сказать об этом прямо — невозможно.
Поэтому она заговорила с учетом тех соображений, которые были логичны, достаточно вески и лично ей ничем не угрожали:
— Всем известно, что свидетелей гибели Адольфа нет. Ни единого. Никто не видел его мертвым. Ведь самолет упал на территорию русских. Все, бывшие на борту, имели при себе парашюты. Почему же считать, что все погибли? Почему я должна думать, что Адольф непременно мертв? На основании официального сообщения? Но это сообщение — ничем не обоснованное предположение. всего лишь. Ну, сбили русские самолет, ну, упал он на их территорию… А дальше что? В таких случаях более старательные службисты пишут точнее — «пропал без вести», и этим оставляют близким надежду— «Списывать» немцев в «погибшие» — выгоднее, — хмуро подчеркнула Патриция.