Под кодовым названием «Эдельвейс»

Ячейкин Юрий Дмитриевич

Майор откозырял лейтенанту и потребовал:

— Ваши проездные документы!

Лейтенант возмутился:

— Господин майор, вы хотите, чтобы я опоздал на поезд?

— Могли прийти пораньше. А сейчас не тяните время. Иначе поезд действительно отойдет без вас.

Лейтенант поставил на отполированную сапогами плиту перрона чемодан и вытащил из кармана портмоне. Маленький саквояж он не выпускал из рук.

— Вот документы. Еду с фронта. В десятидневный отпуск.

— Так, — полистал майор документы. — Пять дней уже потеряли. Что вас

задержало?

— Ничего особенного, господин майор. Вот встретил неожиданно школьного товарища, — он указал на спутника, который молча и тупо, с пьяным упрямством пытался непослушными пальцами вытащить сигаретку из пачки, — он меня познакомил с фрейлейн…

— Ну да, и пошло, и поехало…

— Так точно, господин майор!

— С этой крошкой?

— Со мной, — игриво качнула она бедрами.

Немецким она владела скверно. Выходит — из местных. У кого научилась — ясно. Тем лучше…

— Ну и как? — теперь майор спросил девушку.

— Очень интенсивно! — вызывающе ответила она и обратилась к одурманенному спиртным школьному камраду: — Ганс, угости меня сигаретой!

Тот что–то пробормотал и в знак согласия кивнул ему.

— Господин майор, — взмолился лейтенант, — я же опаздываю.

— Хорошо. Езжайте! — Майор вернул документы, которые не очень–то и смотрел. — Только помните: еще один школьный товарищ, и родных вам не видать.

Лейтенант подхватил чемодан.

— Прощай, Ганс! — выкрикнул, бросаясь к вагону. В этот миг эшелон с лязгом дернулся.

Он успел еще услышать за спиной обрывок разговора, который приобретал истинно арийскую конкретность:

— Где живешь, красотка?

— Буду свободна, скажу. Вы здесь всегда дежурите?

В вагоне лейтенант отыскал купе со свободным местом. Трое офицеров уже находились в нем. Они охотно выкладывали на откидной столик продукты, в центре которых красовалась бутылка.

Ситуация!

Лейтенанту нежелательно было принимать участие в этой пьянке. Назавтра необходимо быть максимально свежим, а он сильно устал. Поздоровался со всеми и спросил:

— Верхняя полка свободна?

— Неужели сразу спать? — удивились спутники.

— До самого Берлина! — И решил объяснить: — Меня провожали чуть ли не целые сутки. С таким же ассортиментом! — и указал на столик с бутылками и продуктами.

Офицеры засмеялись:

— Если с таким же, то ложитесь! Мы тоже до Берлина! И вот, чтобы убить время…

— Само собой!

Лейтенант пристроил чемодан, а небольшой саквояж уложил под голову на полке. Вспомнил совет подполковника Калины: «Если в дороге общение с посторонними вам будет докучать, раскройте «Майн кампф». Вокруг вас сразу же образуется «мертвая зона». В быту немцы чуждаются ортодоксальных фанатиков…»

И вот сверху, с блестящей обложки на сотрапезников, начавших пировать, грозно глянул насупленный фюрер. Голоса сразу притихли, а вскоре перешли на шепот…

В Берлин поезд прибыл ранним утром. С вокзала лейтенант вышел на Александерплац, подозвал такси.

— Куда, господин

лейтенант? — спросил водитель.

— Туда, куда мне надо, еще рановато, — вздохнул новоприбывший, — Пока что покатайте меня по городу. Не гоните.

— И все же куда желаете в первую очередь?

— Прямо в центр — на Унтер ден Линден.

— Яволь!

Машина тронулась. Что–то насторожило лейтенанта в водителе. Но что именно?

И он* стал присматриваться к человеку за рулем.

Стар. Морщины, покрывавшие даже шею, правда еще тугую, заштриховали лицо. Весь какой–то серовато — линялый. Выражение лица — безразличное. И все–таки что–то было в нем такое, что привлекало настороженное внимание. И тут лейтенанта осенило: акцент!

Водитель не из немцев. Может, фольксдойче, которого война занесла в Берлин? Отпадает: фольксдойче ныне в цене, они пользуются большим спросом среди многочисленных ейнзацкоманд, очень нужны как переводчики на оккупационных «жизненных пространствах», а не за рулем обшарпанного берлинского такси.

— Кто вы родом? — спросил, проверяя свои наблюдения.

Водитель промолчал, явно не желая вступать в беседу. Но немецкому офицеру все же необходимо отвечать. Это закон. Иначе немедленно будет окликнут первый попавшийся патруль.

Старик за рулем сказал уклончиво:

— Моя национальность сейчас непопулярна в рейхе.

— Вы меня еще больше заинтриговали. Отвечайте!

Ответил, нехотя цедя слова сквозь вставные зубы:

— Русский.

— Русский? — искренне удивился лейтенант, — В Берлине, на свободе?

Водитель с едва скрытым презрением успокоил:

— Не волнуйтесь — не красный. От красных я бежал еще в восемнадцатом году, — Он искоса взглянул на пассажира и добавил: — С некоторыми промежуточными остановками драпал от самого Царицына до Берлина. Этот безостановочный бег длился всего лишь год…

— От Царицына? Не слышал о таком городе.

— Так раньше назывался Сталинград.

— О! Сталинград…

— Нас там хорошенько размолотили и потом уже дубасили до конца.

— Кого это «вас»?

— Белую гвардию…

И снова лейтенанту вспомнился фрагмент из многочисленных наставлений Константина Васильевича о Берлине:

«Среди таксистов города до войны было очень много русских из «бывших». Их и сейчас немало, далеко не все эмигранты изменили своей бывшей Родине и потянулись в «поход на Восток». Даже Деникин призывал не поддерживать немцев, извечных, по его словам, врагов русских. Он мотивировал это тем, что если Красная Армия разгромила отборную белую гвардию, то немцев разобьет и подавно. Русские, мол, немцев испо–кон били… Сейчас таксисты из русских начинают даже превышать: число машин уменьшается, немцев гонят на фронт, «унтерменши» служат «господам». Учтите: все они «просеяны» через сито тайной полиции. Ясное дело, не каждый согласился стать тайным агентом, но у всех взято письменное обязательство немедленно сообщать о подозрительных пассажирах и нелояльных разговорах».