Под кодовым названием «Эдельвейс»
Шрифт:
Глаза девушки неожиданно блеснули:
— Я немка, и мой долг — служить рейху!
— Похвальное намерение, — кисло отметил Хейниш, — но не стоит зря горячиться, фрейлейн. Сейчас мы все окончательно выясним. — Он вынул из конверта фотографии и разложил их на столе. — Только не волнуйтесь, фрейлейн, прошу вас. Приглядитесь спокойно и скажите, есть ли среди этих людей ваши знакомые?!
— Мама! — вырвалось у Кристины.
Хейниша начали раздражать все эти девичьи эмоции. Он никак не мог добиться цели. И чувствовал себя каким–то котом, который напрасно глазеет на аппетитную колбасу сквозь стеклянную витрину магазина. Он рассчитывал, что Кристина или возьмет в руки
— Вы, кажется, увидели среди этих людей свою мать… Интересно! Покажите мне ее, фрейлейн!
— Мама! — сказала Кристина, не стесняясь и не вытирая слез, и взяла фото под номером пять. — Отец! — взяла фото с номером шесть.
— Вот и все, фрейлейн Бергер. — Лицо Хейниша озарилось. Он впервые за все время разговора подчеркнуто обратился к ней по фамилии. — Да — да, это была небольшая, но необходимая проверка. — Заговорщицки наклонился к Кристине и лукаво добавил: — Надеюсь, вы извините меня, если я напомню вам некий разговор. Помните, я сказал, что вам больше к лицу черный цвет и что мои комплименты имеют практическое значение. Так вот, с этой минуты вы работаете в СД!
— Не понимаю, — растерянно прошептала Кристина.
— Мы считаем, — приветливо продолжал Хейниш, — что на службе в имперской безопасности вы принесете рейху больше пользы, чем в никчемном бургомистрате. Как видите, ваши патриотические порывы нами учтены…
— Это огромная честь для меня, господин штурмбанфюрер! — Девушка говорила искренне, но в ее голосе чувствовалась тревога. — Если есть такая необходимость, я приложу все силы, будьте уверены. Но справлюсь ли я? Я же ничего не умею и ничего не понимаю в вашей работе.
— И сумеете, и справитесь, фрейлейн. Вы знаете три языка — немецкий, русский, украинский. В здешних условиях ваши знания — клад. Отныне вы — мой секретарь, а если возникнет такая нужда, то будете еще выполнять функции переводчика, разумеется, с соответствующей дополнительной оплатой. Ведь вы прекрасно переводите, фрейлейн! Я имел честь лично убедиться в этом! — И, вероятно вспомнив обстоятельства их знакомства, он со сдержанным смехом спросил: — Кстати, какое мнение у вас сложилось о бургомистре?
— Животное, грязное и примитивное!
— О, у вас безошибочный инстинкт настоящей арийки! Однако с расовой теорией вам необходимо ознакомиться глубже. Ученые Великогермании, — подчеркнул Хейниш, — разработали подробную таблицу добродетелей идеального арийца. И вам эти черты господствующего расового превосходства надо не только знать, но и повседневно воспитывать в себе. Какие же они, эти черты настоящего сверхчеловека? Готовность к самопожертвованию во имя Германии. Безотказное послушание. Самоотверженная преданность великим идеям фюрера. Решительность и безжалостность в действиях на пользу рейху. Способность властвовать над рабами и конструктивно управлять унтерменшами…
— Господин штурмбанфюрер! — восхищенно воскликнула Кристина, — Вы настоящий философ! Если бы не война, ваш путь пролег бы в науке!
От удовольствия Хейниш зарделся.
— Будем считать, фрейлейн Бергер, — доброжелательно сказал
— Я вам сердечно благодарна, господин штурмбанфюрер, — заверила Кристина, с благоговением прижимая к себе книгу в коричневом кожаном переплете с тисненой свастикой на корешке, — несказанно благодарна. Заверяю, что творение фюрера я выучу, как стихи, на память!
Хейниш одобрительно кивнул и нажал кнопку, вмонтированную в край стола. Немедленно в дверях появился Вилли.
— Майер! — приказал штурмбанфюрер. — Позаботьтесь о новой сотруднице фрейлейн Бергер. Уведомите об этом кого следует, ну и все такое прочее… Найдите хороший, тихий дом для нее. И запомните: я хочу, чтобы уже завтра фрейлейн Бергер пришла в форме. Черное ей к лицу! Пока что — без знаков различия.
— Самое приятное задание за все время, господин штурмбанфюрер! — молодцевато вытянулся Вилли.
Глава пятая. БОРОДА БАРБАРОССЫ ОБРАЩЕНА К ВОСТОКУ
«…Много труда положил, как и раньше, так и в тот год[7] император Конрад в отношении славянского племени. Однн из свидетелей изложил в стихах перечень этих деяний и поднес императору. В этом изложении есть рассказ о том, как император, стоя по пояс в болотной трясине, сражался сам и призывал сражаться воинов и как после того, после победы над дикарями, он нещадно умерщвлял их лишь за одно языческое суеверие. Рассказывают, что когда–то эти дикари злодейски глумились над деревянным изображением распятого нашего Христа: плевали на него, били по щекам и, наконец, выкололи глаза и отрубили топорами руки и ноги. Мстя за это, император порубил большое количество пленных дикарей, подвергнув их такой же каре, какую они учинили над изображением Христа, и уничтожил их самыми разными способами».
Идол и живые люди…
Капитан Калина отложил ручку и начал растирать левой рукой запястье правой. С позднего вечера до глубокой ночи много писал, до боли в руке, до такого ощущения, когда кажется, будто запястье проткнуто гвоздем. Должен был писать. Точнее, переписывать идеологические «заготовки» Шеера к его планируемой в ведомстве Геббельса книге: почерки их, к великому сожалению, были разительно несхожи, и он не мог отправляться на задание с бумагами, писанными рукой немецкого гауптмана. Кроме того, было бы подозрительно, если бы он прибыл без каких–либо заметок для будущей книги. Эта проклятая немецкая скрупулезность, эта тяга к раздутым заготовочным гроссбухам, эта педантичная жажда к бесконечному цитированию и ссылкам на всевозможные источники… Черт бы их побрал! Кажется, великий сатирик Марк Твен, посмеиваясь, писал, что если немецкий ученый муж найдет для изложения одной мысли три варианта, он не станет выбирать лучший, а прилежно, один за одним, выпишет все три.
Калина вновь углубился в законспектированную Шеером хронику средневекового монаха Випона, секретаря и переписчика «цивилизатора дикарей» Конрада, отыскивая, где бы можно сократить записи. Минутами Костю чисто по — человечески бесило, что он — хочет того или нет — вынужден усваивать философию глобального преступления, неприкрытый цинизм грабителя, палаческое представление о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Да еще усваивать в категориях «исторического мышления». Однако приходится и это делать, чтобы удачно сыграть роль верноподданного и убежденного ученого от нацизма.