ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы

Александров Кирилл Михайлович

Поведение второго вызывало ропот населения и очень не нравилось мне. Поэтому, не будучи духовным лицом, я все же вызвал его к себе, указав на неподобающую его сану жадность, дал понять, какие печальные последствия могут иметь место, если он не поймет, что ему нужно делать, и если наше заключение будет окончательно принято. Внушение мое, очевидно, имело действие, ибо поп быстро исправился и стал требовать значительно меньшую мзду за услуги, оказываемые населению. Я был рад этому, так как было бы неприятно отправлять духовное лицо на каторжные работы. Убедившись, что двух священников для нашего района недостаточно, я просил майора разрешить мне в частном порядке пригласить таковых из Нарвы, где их было больше тридцати человек. Майор согласился, но не очень охотно: он не любил духовенства вообще. При очередной поездке в Нарву я посетил несколько духовных лиц, предложив им переехать для работы в наш район, но должен сознаться, что все они — и священники, и дьяконы — проявили интерес только к материальной стороне моего предложения,

и все, поломавшись более или менее продолжительное время, в конце концов ехать к нам отказались, выставив разные мотивы. Это так возмутило меня, что я даже пожалел, что действовал в частном порядке, что избавило их от обычных в таких случаях печальных последствий.

Положение пленных тем временем становилось все хуже — многие среди них умирали. Тем более поразил меня в декабре вид колонны пленных, шедших по дороге даже без конвоя. Они были одеты в советские солдатские ватники и штаны, на головах имели меховые треухи и на многих были прекрасные валенки, обшитые кожей. Шли они в порядке, и командовали ими такие же пленные. На мои недоуменные вопросы пленные [ответили], что составляют часть колонны пленных в две тысячи человек, занятых у начальника транспорта армии.

Через несколько дней я из любопытства поехал к этому начальнику. Он жил в деревне недалеко от Сиверской и оказался старым офицером, служившим еще в Императорской армии. Угостив меня очень любезно, он сообщил, что имел в начале только сто пленных, но, видя, как они хорошо работают, постепенно довел число последних до двух тысяч. Выдавал он им полный военный немецкий паек, табак и водку. Одел же он их из захваченного случайно склада Красной армии. Пленными начальник транспорта не мог нахвалиться, верил им, а некоторых, знающих немецкий язык, устроил работать писарями в своей канцелярии. Он жаловался, что многие немцы не понимают, что гуманное отношение к пленным — единственный способ завоевать симпатии населения и что из-за этого непонимания многие доносят на него, жалуются, что он дает преимущество русским перед немцами. Действительно, в зиму 1941–1942 года не все немецкие солдаты были так тепло одеты, как его пленные. Я не слышал ни об одном случае побега из этой колонны или проникновения туда советских агентов.

К весне 1942 года отношение немцев к русским стало меняться в лучшую сторону. Немцы, те, которые находились в прифронтовой полосе, все больше начинали понимать, что без русских им войны не выиграть и что нацистская пропаганда о русской дикости и некультурности оказалась сплошной ложью. Их уже не удивляли случаи, когда одетый почти в лохмотья, с длинной бородой, русский человек свободно, на прекрасном немецком языке, говорит с ними о философии Канта, или грязный, голодный пленный умеет разобраться в сложной машине самолета и поправить ее часто скорее и лучше немецкого механика. В Нарве перемена отношения к русским была еще заметней. Немцы, несмотря на возмущение эстонцев, явно начинали отдавать предпочтение русским. Эстонской полиции дали понять, что не следует зарываться и притеснять русских жителей. Фельджандарм, ударивший по лицу без всякой причины русского разведчика, зашедшего по делу в комендатуру, был немедленно строго наказан и послан на фронт. Случаи защиты прав русских на оккупированной немцами территории стали нередким явлением.

Чудово

В начале апреля <.. > майор приказал мне в двадцать четыре часа выехать в город Чудово [590] , лежавший под артиллерийским огнем, в пяти километрах от фронта. Там я должен был организовать крупную резидентуру и разведотряд. Никаких агентов мне не дали, а дозволили взять с собой только денщика. По дороге я остановился на одну ночь в Вырице, где разведчики уже знали о постигшей меня неприятности и отнеслись ко мне с большим сочувствием. Мы долго сидели за ужином, мечтая о том времени, когда мы сможем выгнать немцев, свернуть шею коммунистам Сталина и жить самостоятельно в России. Шмеллинг и я, мечтали мы, были бы начальниками районов пограничной разведки на Юге России, агентов бы наших мы сделали резидентами, а наиболее способных взяли бы к себе в штаб… Иллюзии эти были так приятны, что засиделись мы долго, а наутро, увы, пришлось мне вставать рано и ехать в Чудово.

590

С 1937 — город районного подчинения Новгородской обл.

Чем ближе я подъезжал к городу, тем более грустный вид принимали местность и населенные пункты. Всюду виднелись следы войны, разрушения попадались все чаще. Встречались деревни, из которых были эвакуированы все жители и где жили только солдаты. Таким оказалось селение Бабино [591] , в котором был расположен артиллерийский склад боеприпасов. По дорогам тянулись бесконечные колонны транспорта — к фронту и от фронта; кавалеристы лениво понукали маленьких русских лошадок. Снег еще лежал на дорогах, и потому все ехали на санях. Недалеко от Чудова меня предупредили, что дорога лежит под обстрелом. Шофер дал полный ход, и мы благополучно проскочили, но следовавшая за нами машина была менее счастлива: прямым попаданием снаряд

разметал ее так, что и трупов опознать было нельзя.

591

Деревня в Тосненском р-не Ленинградской обл.

Прибыв в Чудово, я явился к коменданту, который был сильно пьян, равно как и все его офицеры. Удивившись, что я русский, и не поверив моим документам, они посадили меня, денщика и шофера под арест, но, позвонив в штаб армии, на другое утро выпустили и принесли извинения. Мне отвели хорошую квартиру в отдельном доме на окраине города, который для начала я тщательно осмотрел. Город был сильно разбит и воздушными налетами, и артиллерийским обстрелом. Правда, артиллерия стреляла довольно редко, но все же то обстоятельство, что мы были в полосе досягаемости, вызывало неприятное чувство неуверенности. В городе жило около десяти тысяч гражданского населения и стояло около восьми тысяч войска и штаб дивизии СС [592] . Городом управлял выбранный и затем утвержденный немцами бургомистр. Большой жулик и спекулянт, но умный и энергичный человек, он хорошо выполнял свои обязанности, в чем ему помогали четыре или шесть тоже выбранных бургомистров, сидевших во главе районов, на которые был разбит город, и подчинявшихся непосредственно ему. Имелись в Чудове русские полиция и пожарная команда. Немецкие полевые жандармы [исполняли] функции криминальной и наружной полиции и работали в тесном контакте с главным бургомистром.

592

Полицейской генерал-полковника полиции А. Вюнненберга.

Комендант оказался хорошим и добрым человеком, любившим выпить в компании, главной слабостью которого была любовь строить бункера (бомбоубежища) для солдат и мирных жителей. Эта страсть коменданта всем страшно надоела, ибо, заметив где-либо свободное место, он тотчас же приказывал соседним жителям копать бункер и сам ездил каждый день наблюдать за работами. Зато постройкой бункеров и ограничивалось его вмешательство в жизнь гражданского населения. В остальном он совершенно полагался на бургомистра, подписывая все, что тот ему ни приносил. Хуже всех жилось интеллигенции Чудова, ранее служившей в различных советских учреждениях и администрациях. Население всегда считало этих людей дармоедами и никогда не любило, теперь же, когда они оказались без работы, никто не хотел им помочь. В большинстве это были самоуверенные и противные люди, но настроенные явно антисоветски. Узнать от них, какой политический режим они предпочли бы для России в будущем, было почти невозможно: монархии они не желали, Сталина — тоже, о демократическом строе на европейский манер имели очень смутное понятие. Ленин и нэп — вот, как мне кажется, то, что было их идеалом.

Очень хорошо жилось торговцам, которых было неимоверное количество: люди как бы изголодались по запрещенной в советской России частной торговле, и все, кто мог, бросились на это дело, где они могли проявить свободную инициативу. Приходилось удивляться изобретательности и смелости, которую они проявляли. Я видел мастерскую дамских платьев, в которой все шилось из крашеных немецких одеял и шинелей, а ведь за кражу или скупку военных вещей полагался расстрел. Я помог этим храбрым и трудолюбивым людям советом, за что они мне при случае давали ценные сведения. Другие представители торговой профессии открыли рестораны и чайные дома, где, несмотря на запрещение, главными клиентами были немцы и где даже устраивались танцы. Были магазины меховых вещей, имелись и серебряных и золотых дел мастера. Все купцы ненавидели советскую власть и желали только свободы торговли. Немцев они в России не хотели, но находили, что у них многому можно поучиться.

Рабочие все работали на немцев, получали военный паек и очень мало денег. Они находили, что при немцах жить им свободней, но были крепко спаяны, очень осторожны, и узнать, что они думали в действительности, было невозможно. Слишком способные и любопытные агенты в их среде нередко исчезали, и найти их следы я не мог. Но и активной помощи советской агентуре рабочие не оказывали. Я также не знаю ни одного случая саботажа, которого вообще не было в Чудове до конца 1943 года. Советские чины НКВД, с которыми мне случалось беседовать во время допросов, говорили, что после крестьянства Сталина больше всего ненавидели рабочие и что сексотов НКВД нередко убивали на фабриках. Ремесленникам жилось прекрасно. Часовщики, сапожники, портные были завалены работой и в виде вознаграждения получали продовольствие или вещи. Так, сапожник, который мне сшил очень хорошие сапоги, затребовал при заказе пять литров спирта и десять пачек табаку, причем тянул с выполнением заказа так долго, что мне это надоело. Зато, как только я сообщил ему о функциях, выполняемых мною в городе, сапоги были готовы за гораздо меньшую цену и в двадцать четыре часа. Беженцы, ушедшие или не желавшие оставаться под советской властью, жили в больших домах (бывших советских учреждениях), куда их поселил бургомистр. Они искали себе работы у местных жителей и у немцев согласно своим способностям. С ними в город просочилось много советских агентов, которых я усердно вылавливал. Впрочем, агенты, попавшиеся мне там, были все больше мелкие и малоинтересные.