ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы

Александров Кирилл Михайлович

Среди оказавшихся в Ставрополе евреев была одна красавица-еврейка, жена русского профессора. Ее муж прилагал много усилий, чтобы спасти жену от гибели, просил священника окрестить ее. Но немцы сразу же предупредили, что все такие крещения запрещены и будут считаться недействительными. А знай она заранее о том, что ее ждет, она, бросив все вещи, могла бы с мужем пешком дойти до Невинки и уехать в сторону Баку поездом. Точно так же наши власти в Кисловодске ли, в Пятигорске ли могли уведомить через общины, что евреям нельзя оставаться на месте в ожидании немцев. И тогда они вместо того, чтобы быть расстрелянными в противотанковых рвах под Минеральными Водами, могли бы пешком по Зольским лугам дойти до Нальчика, где немцы в течение целого месяца топтались на месте, перешивая железную дорогу и не ведя боевых действий. Все это дает основание считать еще одним подлым преступлением Сталина, что он не ударил палец о палец, чтобы спасти заведомо

обреченных на гибель евреев!

Кстати, обращает внимание, что евреи, бежав из Ленинграда в Ташкент и Алма-Ату, безжалостно бросили на произвол судьбы своих родителей. С ужасом я смотрел в Ленинграде на ветхих стариков и старух, которых в дни блокады влекли под руки на службу в синагогу, где беспомощные, едва передвигающие ноги старцы с длинными пейсами могли получить по кусочку хлеба от их общины. Оцепенело глядел я им вслед, про себя посылая проклятия в адрес их безжалостных эгоистов-внуков. Надо было видеть эти библейские фигуры в патриархальных одеждах, чтобы проникнуться к ним жалостью!

Ставропольская еврейская «колония» исторически не была многочисленна и состояла некогда из служивших на Кавказе кантонистов. Среди них было много замечательных известных всему городу ремесленников, провизоров, врачей, купцов и пр. Но к лету 1942 года она еще сильно возросла за счет партаппаратчиков, следователей, торгашей, врачей из мединститута, давшего свой первый выпуск в 1942 году, и особенно из эвакуированной с Украины интеллигенции. Ловкая и предприимчивая часть из числа «партайгеноссе» [634] , как только разгорелись бои с интенсивными бомбежками за Ростов-на-Дону, поспешила сбежать. Те же, кому уже приходилось испытать ужасы эвакуации, не торопились, считая, что немцы не дойдут до тихого и уютного Ставрополя. А они не только дошли до Волги, поднялись на Эльбрус и повели бои за Владикавказ! Было от чего потерять голову!

634

От нем. Parteigenosse — товарищ по партии, член партии.

К началу оккупации число евреев составило до 5 тыс. человек. Жребий их был жалок! Вначале их разбили на группы, распуская слухи, что их переселят на Украину и заставят там работать на шахтах под присмотром немцев. Но потом неожиданно появилось строгое предупреждение, чтобы все евреи собрались 14 августа на Ярмарочной площади с запасом продовольствия на неделю. Евреи решили, что их и впрямь повезут на работу и дружно собрались на указанном месте, где только что русское духовенство служило молебен в честь освободителей города от большевизма. Но вместо дальней дороги их ждал ближний путь до аэродрома, где набившая руку на массовых «ликвидациях» евреев Айнзатцкоманда учинила их массовый расстрел (3500 человек) в противотанковых рвах. Руководил штандартенфюрер Мюллер.

Об этой акции у меня самого осталось мучительное и гнетущее воспоминание. Еще до оккупации, в середине июля я неожиданно встретился в театре Пахалова в роще на спектакле оперетты с питерской своей приятельницей, исчезнувшей из поля зрения. Ее мать арестовали в 1937 году и отправили на Беломорстрой, а оставшуюся сиротой девочку взяла на воспитание жившая с ней в одной квартире жена моего товарища. Теперь в театре я встретился с молодой дамой, врачом одного из ставропольских госпиталей. В первую неделю оккупации, когда я сам находился в оцепенении и никуда еще не выходил, вдруг раздался звонок. Я поспешил выйти на него, открыл дверь. Передо мной стояла моя приятельница. Она отпрянула от меня и изумленно спросила: «А где же батюшка? Мне нужен православный батюшка-священник. Почему Вы здесь?» — «А я его сын, — ответил я. — А что случилось? Зачем он Вам понадобился, милая Тамара? Заходите в дом!»

Волнуясь, она сказала, что их госпиталь 3 августа разбомбило, здание, где жили врачи, сгорело, погибли все вещи и документы, и она бросилась искать приюта и нашла его у старушки на Подгорной слободке. С бабушкой она поделилась, что ее нация еврейская, и она не знает, как ей быть, что делать в ее положении? Бабушка ей посоветовала сходить к батюшке и перекреститься, авось немцы ее не тронут. И тут же повела ее на 1-ю Подгорную улицу к нашему дому. Пришлось мне разъяснить Тамаре, что немцы запретили крестить и выдавать справки об этом всем евреям, очутившимся к их приходу в Ставрополе. «Но есть и другой выход, — предложил я. — О том, что Вы еврейка, знают только Ваша бабушка и я. В Вашей внешности нет ничего еврейского, Вы — блондинка и даже говорите по-нижегородски на “о”. Поезжайте на мою родину в станицу Казьминскую, найдите наших друзей, скажите, что Вы моя невеста, во время войны, в блокаду Ленинграда потеряли друг друга и теперь пришли по данному мною адресу на мою родину отыскивать меня здесь, куда я непременно дам о себе знать.

Тут Вы получите приют, станете работать врачом, завоюете всеобщее уважение, а по прошествии времени, когда все наладится, я сам к Вам приеду и увезу в Ставрополь, где Вас никто не знает». Тамара ответила, что подумает, и ко мне придет, и скажет о своем решении.

Скоро она снова пришла и сообщила, что решила разделить судьбу своего народа и пойдет на место последнего сбора евреев у здания СД (у аптеки напротив входа в б[ывший] дом НКВД). Сколько я ни упрашивал, ни умолял отправиться пешком в ст[аницу] Барсуковскую и там, переправясь через Кубань, пройти еще пешком 20 верст от станции Богословской в Казьминку, она наотрез отказалась. Попросила на прощание перевести ее через дорогу и открыть перед ней дверь, чтобы она вошла в здание, не подав виду, что у нее от страха подгибаются ноги. Я шел с ней, держа ее под руку, под знаком зловещего черепа на фуражке свирепого верзилы шарфюрера СС, сопровождавшего, как Харон, в ад еще живых, трепетно дрожащих людей в мертвые подвалы СД для погрузки в последний рейс… Самое ужасное, что уже в ноябре произошло поражение немецкой армии в Сталинграде, повлекшее уход войск Клейста с Кавказа. Бедной Тамаре не пришлось бы долго томиться в Казьминке, последуй только она моему настоятельному требованию.

Весной 1945 года по пути к собственной Голгофе — в Лиенце на Драве я встретил случайно земляка-казьминца и от него узнал, что за всю оккупацию они у себя так и не увидели живого немца! Тамаре Гансбург, следовательно, ничто не грозило, доберись она, пройдя пешком 60 км от Ставрополя до Казьминки. Последний ее взгляд кролика, идущего покорно в пасть удаву, до сих пор считаю мучительнейшим эпизодом моей жизни! Зрелище легендарного, прикованного к скале Эльбруса Прометея, которого клевал хищный орел, не давая покоя, видится еще и теперь по прошествии полувека этих событий! Вот так и на приют альпинистов — метеостанцию на Эльбрусе — неожиданно явились солдаты горного корпуса «Эдельвейс» и попросили ее персонал немедленно покинуть занимаемое ими помещение. И они, бросив все, в чем были, пошли, обходя зияющие трещины, вниз, слепо и безоговорочно подчинившись чужим солдатам с автоматами в руках…

Однажды на улицах города вдруг заиграл духовой оркестр. За ним к вокзалу шагала гражданская публика. Преобладала молодежь с заплечными мешками и с сумками в руках. Их сопровождали сумрачные и озабоченные родители, родственники и приятели. Толпа направлялась к вокзалу к поезду, состоявшему из десятка стареньких пассажирских вагонов. После погрузки состоялся краткий митинг. Событие оказалось необычным. Это ехала ставропольская молодежь, согласившаяся добровольно завербоваться на работу в Германию. Многие юноши и девушки решились сделать крутой поворот в судьбе, познакомиться с Германией в трудные годы войны. Такой эшелон был в те дни отправлен и из Минеральных Вод. Они не попадали в категорию мобилизованных остарбайтеров, обязанных носить на себе знак OST, а устраивались на работу через биржи труда и получали продукты по карточкам наравне с другими иностранными рабочими, которых в ту пору в Германии было множество. Мы мало что знаем, как проходила их жизнь в этой стране в годы войны. Часть вернулась в 1945 году в общем потоке репатриантов. Кто-то погиб в самой Германии под градом бомб, сбрасываемых авиацией США и Англии. Кто-то, вернувшись в Россию, попал на восстановление разрушенных в войну заводов, фабрик, шахт, где жизнь в послевоенный период отнюдь не была сладкой. Перед кем-то открылись и двери «Архипелага ГУЛАГ»…

Мне удалось в Пятигорске познакомиться с одной девушкой, благополучно вернувшейся домой. Ей посчастливилось работать горничной в одной немецкой семье, у хороших людей, относившихся к ней, как к родной. Вопреки привычному стереотипному советскому мышлению об ужасах жизни «не у нас», она с радостью вспоминала так называемые «годы фашистской неволи». Здесь же ее жизнь не сложилась, ее ждали тоска, одиночество, постылая работа с мизерной зарплатой, выплата займов, унылое существование. Мальчики ее юности не вернулись с войны, и она тоже оказалась в числе миллионов русских женщин, обреченных на безбрачие. Не лучше, наверно, оказалась судьба тех молодых ставропольцев, которые осенью 1942 года отважились поехать в дальний путь из своего города. Повезло лишь тем, кто уцелел в войну, остался после нее на «гнилом капиталистическом Западе», женившись на иностранцах, не отягощая себя ностальгической тоской по родине… [635] Пошли им, Господь, радостной жизни в свободных от ига КПСС и КГБ европейских странах!

635

О судьбах многих, покинувших Ставрополь и отправившихся в Германию, я рассказал в книге «Оккупация», как, кстати, и о судьбе евреев, оставшихся в оккупированном Ставрополе, тогда Ворошиловске. — Прим. Г. А. Беликова.