Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Сколько раз мои уши касались маминых рыданий из-за него и его семьи! Какими только эпитетами она его не награждала! В итоге она считала себя его непримиримым врагом и отказывалась слышать любое упоминание о всём их семействе. Но, думаю, тайком она все-таки наблюдала за его успехами, ведь нужно держать врагов близко.
— Мне неважно, чем это семейство владеет, — мать дёрнула подбородком, и в её голосе зазвучала сталь. — Но, если я сказала, что у нас будет автомобильный завод, значит, он будет!
Большие синие глаза матери сделались ещё круглее и шире, будто она уже вообразила себе отказ
Стараясь не звенеть железом, я поднялся в свою комнату и теперь сидел за столом, записывая то, что услышал. Читая эти записи, можно понять, что моя семья не отличается болтливостью друг с другом, поскольку кто-то привык растрачивать лексические извержения на партнёров, а кто-то — оставлять их на бумаге. Мне хватает диалогов с учителями, а те, с кем я возжелал бы вести бесконечные беседы обо всем на свете, либо мертвы, либо находятся далеко.
Теперь о важном. Я сегодня набрал нужные балки уменьшенного размера для создания цепи железной дороги, проходящей по периметру моей комнаты. В мастерской я выкрасил их в черный цвет и теперь буду соединять их со шпалами. Их я напилил предостаточно. На каждой балке я сделал надрезы и выгнул их под нужное, точное расстояние шпал. Я закреплю их на винтики; для этого из мастерской я взял отвёртку. Нужно полностью или частично освободить пол от всей мебели, чтобы я смог прикрепить рельсы к паркету.
Я загорелся новой идеей, и теперь мне не терпится её воплотить. У меня даже рука дрожит от предвкушения!
Запись 5.
Долго же я здесь не писал. Слишком плотный график у меня образовался. Да и в доме было тихо: две недели Ганс гостил у Вайсманов, это его друзья и родительские, о которых я мало что знаю, родители были заняты покупкой автомобильного завода, а Мичи нашла нового друга в лице Максимилиана Дресслера. Видимо, она увидела в нем что-то «симпатичное», раз подпустила ближе, чем на метр. Из библиотеки доносился смех и бодрые разговоры о вкусах, философии, музыке и прочем, что интересовало бы девушку нашего времени.
Подслушивая их, я заметил, что Мичи не говорит ему того же, что говорит Гансу, рассуждая о вкусах. Ганс знает, что она любит Гомера, Данте и Шекспира, но для Дресслера Мичи внезапно полюбила Дюма, Шелли и Золя. Маленькая борчиха за женские права внезапно оказалась традиционалисткой и почитательницей архаичного патриархата, с радостью обсуждая с Дресслером место женщины в доме. И здесь не нужно быть гением мысли, чтобы понять: все делалось исключительно
Чем больше я наблюдал, тем сильнее находил в ней то, о чем читал. Мичи импульсивна, при этом капризна и своенравна. Взбалмошная, неуправляемая натура, любящая выводить всех из себя. Она любит держать Ганса в извечном эмоциональном напряжении, а он боится сказать ей лишнее слово, зная, как сильно может её обидеть. Мичи ветрена, это проявляется в её поступках. У неё непостоянное поведение, она не любит доделывать свои дела и быстро меняет увлечения. В том числе увлечения людьми. Она прекрасный манипулятор, но, в отличие от матери, не такой опытный. Если бы Клэр была немного проще, Мичи крутила бы ею, как хотела.
Своим соблазнительным поведением и милым личиком она приманивала к себе внимание Максимилиана. Её умение смущённо посмотреть из-под полуопущенных ресниц, покраснеть, кокетливо улыбнуться, казалось, не оставило Дресслеру никаких шансов, и, кажется, он бесповоротно влюбился в неё. Если все происходит так, как я думаю, мне жаль его.
Бернда сегодня не было, и я весь вечер провёл у камина в гостиной за чтением греческой мифологии. Я и не заметил, как на моё плечо опустилась рука Мичи, бездельно слонявшейся по дому.
— Ты меняешься, — сказала она, садясь на подлокотник кресла и заставляя меня убрать книгу. — Стал молчаливее, я тебя почти не вижу в доме.
В памяти до сих пор была жива та шуточная истерика, перепугавшая меня до дрожи в руках. Она проявлялась каждый раз, когда я смотрел на эту несносную девицу.
— В этом особняке природа прекраснее людей, — устало выдохнул я. — Я предпочитаю, чтобы она составляла мне компанию, чем кто-либо из вас.
— Адам, ты очень несправедлив, — возразила Мичи, и в её голосе послышалась обида. — Мы с Гансом любим тебя, просто, понимаешь, мы всегда были вместе, с самого детства, а ты намного моложе нас. У нас сложились общие интересы, темы для разговоров, и даже… — Микаэла понизила голос до шёпота, — …и даже сплетни. Разве тебе будет интересно слушать про то, какие у Аннелизы дурные уши?
Мичи небрежно поправила сползающий с округлых плеч платок и посмотрела на меня с той нежностью, что всегда оставляла моё сердце равнодушным.
— У Аннелизы хорошие уши, — ответил я, глядя в сторону окна, словно высматривая там что-то более интересное.
— Вот видишь? — в её голосе проскользнула горечь. — Мы слишком по-разному смотрим на мир. — Рука Мичи потянулась к моим волосам, но я отстранился, словно от крапивного куста. Не смутившись, сестра тут же обняла меня, крепко прижав к себе.
Я оставался бесчувственным к её объятиям и улыбке, просто наблюдал за разыгрываемой на сцене пьесой. Полотна великих мастеров вызывали во мне куда больший трепет, чем родная сестра. Единственное, чего я желал в этот момент — вырваться из её объятий и оказаться как можно дальше.
— Нельзя быть таким дикарём, Адам, — Мичи не убирала руку с моего плеча, — Скажи мне, что ты чувствуешь к матери?
— Ничего, — ответил я резко, — Впрочем, как и ко всем вам. Вы для меня не более чем мебель — вот эта софа или книжный шкаф в кабинете.