Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
О том, что мы не плелись, не шарашились, не тащились едва, не ползли, а летели, сказал и адъютант командира полка северцев.
– Мы вас, право, уже и не ждали. Турок большими силами перешел Диалу. Он буквально в одном переходе от нас. Мы думали, что вы уже отрезаны. Счастье, что вы оторвались от него. Ну что ж, располагайтесь, отдыхайте. Завтра на рассвете снимемся. Турок уже дышит в затылок. Задачу получите завтра. Да, собственно, она вам известна. Отходим в район Кериндского хребта. Там и встретим гостя.
Местом отдыха драгун был этапный питательный пункт, уже сворачивающийся и частью уже ушедший на новое место. Два санитара из дружинников, так называемые крестики за их кресты
– Боже, Борис Алексеевич! А говорят, что вы в плену!
– в голос воскликнули они.
– Да что вы, барышни!
– сконфузился я своего вида.
– Да вправду же так говорят! Говорят, что турок переправился через какую-то там реку на нашу сторону и отрезал вас и еще целую бригаду!
– с восторгом и напором снова воскликнули сестры.
– Да вот же я!
– показал я на себя.
– Валерия! Приготовьте господину капитану хоть немного воды! Да ведь покормить его надо!
– воскликнула графинечка.
– Не извольте беспокоиться! Я с батареей!
– сказал я.
Мимо пошли унтер Буденный с двумя драгунами. Впереди их со стеком в руке шел корнет. Унтер и драгуны откозыряли мне лихо, а корнет лениво прикоснулся к фуражке.
– Корнет, ко мне!
– приказал я.
– Командир взвода Восемнадцатого драгунского Северского короля датского Христиана девятого полка корнет Улагай!
– представился корнет.
– Доложите своему командиру о неуважительном отношении к старшему по званию офицеру!
– сказал я.
– Виноват. В темноте не разглядел вашего звания!
– солгал корнет.
– Доложите своему командиру, что капитан Норин уличил вас во лжи!
– сказал я.
Конечно, я не должен был этого говорить. Я перечеркивал корнету всю карьеру.
– Слушаюсь!
– дрогнул голосом корнет.
– Борис Алексеевич! Зачем же так жестоко! Ведь все это закончится очень плохо и для корнета, и для вас!
– ахнули сестры.
Они явно не видели ленивого и, значит, презрительного прикосновения корнета к своей фуражке. Я потому должен был показаться им монстром.
– Прошу прощения, милые барышни!
– сказал я и, как мне ни хотелось остаться при них, то есть как бы побыть в каком-то новом обществе, отличном от моего, сложившегося за два месяца боев, пошел искать свою батарею.
Обе сестры решительно меня остановили.
– Хоть вы и сатрап, но мы вас не отпустим без кофе!
– сказала графинечка и послала Валерию приготовить горячей воды.
– Много мы вам не сварим, дров нет. А на спиртовке приготовим вам хотя бы умыться и на кружку кофе. Да скажите же о вашей одиссее!
– воскликнула она.
– Ведь уже стали говорить, что вы без снарядов, что вас турки окружили!
– Благодарю вас, ваше сиятельство! И все же я пойду!
– столько же решительно, что и они, отказал я и снова извинился.
– К сожалению, я не могу вас пригласить в батарею. Мы в таком виде, что…
– Да полноте! И “сиятельства” прошу не употреблять. И виды мы всякие видывали! И я старше вас годами, потому извольте слушаться!
– весело возмутилась графинечка и сменила тон: - А вы пойдите сами к командиру этого корнета и объяснитесь!
Упрямиться я не думал. Во мне стало расти некое волнение, стала меня охватывать некая лихорадка, совсем как при курдской атаке. Я не понимал ее причины. То есть я понимал, что взволновался от женщин, их вида, голоса, их внимания. Но почему я, будучи мерином, тянущим служебную лямку и более ничего не замечающим, вдруг взволновался, - этого я понять не мог. Мне было очень неприятно от своего состояния. У меня и голос вдруг стал меняться, слова стали резки и обрывочны, а челюсть стало сводить, и в горле появилась спазма. Более всего мне захотелось лечь, закрыть глаза и пропасть - то ли уснуть, то ли пропасть совсем.
– Благодарю! Но служебные дела!
– кое-как справился я с этими четырьмя словами и пошел.
– Мы вам принесем!
– сказала вдогонку графинечка.
– Благодарю!
– ответил я, хотя намеревался сказать “Не стоит!”
Нашедший меня вестовой Семенов проводил в батарею. Нам досталась полуразвалина караван-сарая - саманные стены да подобие крыши из кривых стропил, частью закрытых гнилым камышом. Я вошел в нее. Пока еще не потемневшее небо высветило на стенах траву, плесень, мох и местами даже кустарник. Под ногами мягко спружинил толстый слой навоза, отбросов и грязи, дающий сильный смрад. Под ним явно разлагались скотьи останки. И явно здесь было пристанище змеям и скорпионам. В подтверждение моего предположения запищали и бесшумно сорвались со стропил летучие мыши - наверняка их потревожила змея. Днем, как малопригодное, но все же укрытие от солнца, эта полуразвалина была бы к месту. Но ночью она была не нужна. Я поспешил выйти.
Вся батарея вповалку упала меж орудий и зарядных ящиков, лишь едва остановилась. Лихорадка меня чуть отпустила. Но перед глазами стояли две женские фигуры, ставшие вдруг символом женских фигур вообще, пребывающим в каком-то абстрактном пустынном пейзаже, кажется, как на картинах господина Мунка. Я подумал, что за восемь месяцев боев здесь, в Персии, я стал уставать. Я развязал бечевку на сапоге. Подошва отвалилась полностью. Запах сродни смраду караван-сарая заставил меня закашляться. Мне с таким запахом не было места рядом с видением женских фигур. Они куда-то уплыли. Я потрогал ступню. Остатки спрессованной портянки отвалились. Как и в чем я буду ходить завтра, сказать было невозможно. С помощью Семенова я стянул сапоги и лег прямо на землю. Один из офицеров в Горийском госпитале рассказывал о начальнике его дивизии генерале Р.
– да, впрочем, что за секретности я решил наводить! Начальник одной из дивизий Западного фронта генерал Раух каждую ночь лично проверял, все ли господа офицеры спят в сапогах, не разувшись. Спать в сапогах было его непременным требованием. Исходило оно из соображения, как рассказывал офицер, в случае нужды, то есть нападения противника, можно было мгновенно испариться. Этот трус, по рассказам того же офицера, не разрешал на отдыхе расседлывать лошадей. Можно представить, в каком состоянии были несчастные животные.
Семенов хотел подложить мне бурку. Я отмахнулся и закрыл глаза. Видение женщин появилось вновь. Но пульсирующе и меняюще одна другую стали бить по глазам картинки прошедшего дня. Я открыл глаза. Небо надо мной наливалось тяжестью звезд. Вестовой Семенов сидел подле. То ли звезды отразились в моих глазах, то ли Семенов почувствовал сам, что я не сплю.
– Борис Алексеевич, давайте я вам все-таки постелю! А то ну как эти гады к вам наползут!
– сказал он.
Я опять остановил его и долго, минут двадцать, лежал. Едва я закрывал глаза, картинки дня тотчас надвигались. Снова приходилось смотреть в небо и думать, что я начал уставать.