Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
И мы в своем чистом мнимом потоке, а на самом деле в пыли, толкотне и ругани сбивающейся и толкающейся массы потащились через городишко к кряжу и потом всю ночь тащились наверх.
К утру мы зашли на перевал. Меня нашел офицер связи. Я должен был передать батарею старшему офицеру, каким становился подъесаул Храпов, и явиться в штаб корпуса. По результатам двух месяцев Николай Николаевич собирал совещание в ближнем к фронту питательном пункте в Хорум-Абаде. От штаба корпуса сюда выехал капитан Каргалетели, исполняющий должность начальника штаба. Я придавался ему в помощь.
Я спросил у хорунжего Комиссарова
– Не было никакой возможности написать, Борис Алексеевич, - постарался он скрыть свое напряжение.
Я понял, что он ждал моего отбытия с тем, чтобы написать в журнал не так, как было на самом деле. Он знал мой характер и догадывался - хотя бы вскользь, но нелестно я укажу о его поведении при курдской атаке. Я велел ему писать при мне и потом подписал все. С меня хватило видеть, с каким страхом он ждал моих добавлений в текст.
– Лексеич! Дык ить!
– заорал в восторге мне навстречу, лишь я появился близ штаба корпуса, сотник Томлин.
– Лексеич!
– он в восторге стал ломать язык на малороссийский лад: - И иде тэбе черти носят!
Из сего я, как бы сказали в научной среде, вынужден был констатировать факт неоднократно в себя возлиявшего его состояния.
– Ну, истинный крест!
– без передышки снова восторгнулся сотник Томлин.
– Это же их высокоблагородие капитан Норин!
– с любовью и пьяно взглянул он на меня и оглянулся кругом с широким, указующим на меня жестом.
– Ето собственной персоной мой незабвенный друг! А я прискакал - а вас дырка свисть!
– опять без перехода стал выговаривать мне сотник Томлин.
– Вы уже на какую-то Багдадку уедручили! Один Вася Данилыч на все на про все с сотенкой лежит-полеживает. А приказу, говорит, мне не було! Вот казак. А вы все кудысь уеракали?..
– И опять без перехода: - Айда, Лексеич, у меня четверть кышмышевки в заганце стоит!
Его приветствие, будь оно совсем иным, мне было бы неприятно, и я бы вспылил. От усталости, от непреходящей злости, вынесшей меня наконец из двухмесячных боев и отползаний, и от чего-то еще такого, о чем и сказать-то словом было нельзя, - от этого всего я бы вспылил, а то бы просто построил его, сотника, обер-офицера. Но он так при своих словах растопырился - растопырился, совсем как рак с клешней, или, будь он проклят, тот не увиденный в ночи скорпион, который унес от нас Павла Георгиевича Чухлова, что мне и от рака, и от скорпиона пахнуло декабрем четырнадцатого и братом Сашей. Сотник Томлин это увидел.
– Я это!
– снова пошел он в восторг.
– А вот сотника Гамалия сюда!
– И круто обернулся одним туловищем в надежде сцапать кого-то и погнать за сотником Гамалием.
Ранее они дружны не были. И ранее такого тона по отношению к сотнику Гамалию у сотника Томлина не было. Декабрь четырнадцатого и брат Саша исчезли. Я, зло и как-то себя нехорошо возбуждая, осадил его. Вопреки ожиданию, он в прежнем восторге подчинился.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
– четко своей раскорюкой отдал он честь.
Я прошел мимо. Он, кажется, вслед мне взбычился.
Пока я приводил себя в порядок в штабной банной палатке с тем же полуведром, но, слава Богу, горячей воды, вестовой Семенов искал в штабном обозе мой
– Не взяли его. Остался он в Шеверине!
– доложил он.
– Черт!
– взвился я.
– Трудно было бросить их в повозку!
– И взвился я, естественно, на сотника Томлина, и хотел послать Семенова к штабному каптенармусу с просьбой выдать в счет моего денежного довольствия сапоги, бриджи и полевую гимнастерку, а потом передумал.
– Нет, погоди!
– сказал я.
– Это долго. Не сидеть же мне тут. Найди сотника Гамалия, пусть что-нибудь отыщет. А потом уж - к каптенармусу!
Василий Данилович, сотник Гамалий, появился через полчаса. Я выглянул из палатки. Большой, громоздкий, но ловкий и гибкий, с вывернутыми наружу пятками в стременах, он, казалось, тащил своего кабардинца сам.
– До чего же вы довели их высокоблагородие!
– в шутку закричал он на шарахнувшихся в сторону банщиков-дружинников, сошел с седла, для чего ему потребовалось только опустить ногу да махнуть другой, пошел к банной палатке: - Борис Алексеевич, вы там? Вот радость-то! С благополучным прибытием вас! А то тут стали такое говорить, что хоть поднимай сотню на конь!
– И обернулся к своему вестовому, взял аккуратный сверток, едва не с поклоном остановился перед палаточным пологом.
– Со своего плеча, Борис Алексеевич, по причине грубости природы моей одарить не могу, а вот от сотни в дар примите! Нашлась вам впору какая-никакая амуниция! Одевайтесь - да и сразу к нам! Попьем чайкю или чего там.
– А где же ты пропадал, Василий Данилович, что о тебе некая молва пошла, будто ты откуда-то вернулся счастливчиком и везунчиком? Шах персидский, что ли, тебя в гости зазвал?
– стал я спрашивать через полог.
– Та було! Хвантазии бохато у служивых!
– будто отмахнулся он.
– Сотник, не увиливайте от ответа!
– прикрикнул я.
– Та шо! Мабудь, казаки усе скажуть!
– заманерничал он, и я представил, как он опустил ресницы, поджал губы, стал носком сапога ковырять землю и скособочился в талии.
– Не изображайте барышню, сотник!
– сказал я.
– Та яка барышня, ваше высокоблахородие! Ну, сбихалы туточки недалече до британцив, побачилы, як воны какаву кушають. Ну, побалакалы трошки, зпробовалы тый какавы. Да кобыляччя же хадость! Та чохо?
– будто стал оправдываться Василий Данилович.
– Касьяна Романовича из Терской батареи знаешь?
– спросил я.
– А як же! Билшой чоловик!
– сказал Василий Данилович в прежнем тоне.
– Так вот, как он любит говорить, шодой бы тебя за такие ответы, Василий Данилович, попотчевать!
– сказал я.
– А шо це таке?
– спросил он про шоду.
– А плеть по-татарски или по-чеченски!
– сказал я.
– Негоже!
– сказал он и, кажется, даже передернул плечами.
Тут-то наконец до меня дошло про британцев.
– Куда сбегали? Какие британцы? А мы куда ходили?
– выпялился я из палатки.
– Вы прямиком, а мы огородами!
– сказал Василий Данилович.
Из следующих его слов, вынутых из него едва не шодой Касьяна Романыча, я понял, что он и в самом деле лишь несколько дней назад вернулся из месячного рейда к британцам куда-то в район городишки Али-Гарби в Месопотамии, - туда и обратно тысяча верст.