Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
– Будем друзьями, господин лейтенант, или, как говорят терские казаки, командовать которыми я имею честь, будем кунаками!
– Да-да, польщен! Будем друзьями!
– смутился лейтенант, но руку мне пожал крепко, чем совсем расположил меня.
Я окликнул Семенова и велел принести мне из моего торока в хозяйстве Касьян Романыча один из персидских кинжалов, подаренных мне персидскими чиновниками во время различных приемов. Чиновников я не ставил ни в грош и, разумеется, подарки их за подарки не считал, хотя кинжалы были дорогие по отделке и отменны по стали. А считал я эти кинжалы как бы данью, платой за то, что мы
Лейтенанту я объяснил, что при объявлении себя кунаками таковые должны обменяться оружием, но ни шашки, ни кинжала, которые при мне, я отдать не могу, так как они уже даны мне в обмен на мои. И я объяснил, куда и за чем я отправил вестового. Лейтенант очень смутился. Но, кажется, толком ничего из моих объяснений не понял. Он очень испугался, когда я подал ему небольшой, вершков в шесть, но с несколькими камнями в узоре рукояти и ножен кинжальчик.
– На память о встрече наших войск в стране Гарун-аль-Рашида!
– сказал я.
– Это что-нибудь несет? Это имеет какой-нибудь магический или иной смысл?
– в испуге спросил он.
И испуг, и неприятие подарка, и вопрос вмиг отдалили меня от лейтенанта. Я сразу вспомнил приказ о размещении нас вне стен городишка. “Какой магический! Какой смысл!
– едва не закричал я.
– Черт бы побрал меня связаться с вами, гусями! Как над пленными сипаями издеваться, как на несчастных буров в Африке охотиться - так это во благо цивилизации и ее величества старой доброй Англии. А как принять подарок от русского офицера - так свою рыжую рожу корчить!” Закричать-то я едва не закричал, но совершенно не выказал этого на своем лице. Такому артистическому приему обучило меня недолгое, но частое общение с персидскими чиновниками, когда приходилось блистательно улыбаться человеку, которого расстрелять за каким-нибудь загаженным курятником значило оскорбить и себя, и расстрельную команду.
– Никакого смысла, лейтенант! Просто на память!
– весь в любезности, сказал я.
– Нет, господин подполковник!
– сконфузился он.
– Я чрезвычайно тронут вашим вниманием. Но я не могу принять вашего подарка, потому что я не имею возможности отблагодарить вас тем же!
– Да что за напасть! Абсолютно нет необходимости делать обратный подарок. Когда-нибудь, через много лет, где-нибудь у себя в графстве в вашей Шотландии, будучи уже отставным генералом, вы достанете этот кинжал и вспомните эту весну, этот городишко, этих отважных людей, - я показал на сибирцев и своих терцев, - и это воспоминание будет вашим обратным подарком!
– сказал я.
А что же мне оставалось говорить - не отправлять же кинжал обратно в торок, то есть не проглатывать же новое оскорбление.
– О!
– продолжая конфузиться, воскликнул он.
– Вы так хорошо сказали, что я смею подозревать в вас дар поэта и не удивлюсь, если однажды увижу вашу книгу о наших общих делах здесь, на этой земле Месопотамии! Я принимаю ваш подарок. Но смею ли я просить об одном одолжении?
– Бесспорно, смеете!
– разрешил я.
– Я понимаю разницу в наших чинах, господин
– Благодарю. Непременно буду, если позволит служба!
– сказал я и подумал, отчего же не быть, отчего не принять приглашения. Ведь когда-то, через много лет, где-нибудь у себя в Екатеринбурге или на реке Белой я тоже могу вспомнить эту весну, этот городишко, этот глиняный ворс до небес, славных сибирцев и моих батарейцев, этого британского гуся, то есть его величества короля Великобритании лейтенанта.
– Благодарю, - еще раз сказал я, и еще раз сказал, но уже утвердительно: - Непременно буду!
– И спросил сотника Верезомского, отчего полк расположился не в городе.
– Да вот, - показал на лейтенанта сотник Верезомский.
– Есть приказ нашего командования, согласованный с вашим командованием, о конечном пункте вашего продвижения именно здесь, - опустил свои умные глаза лейтенант.
– Здесь, на окраине, - и казачий полк, и нас?
– не сдержал я удивления.
– Сэр, это приказ. И он согласован с вашим командованием!
– с заметным огорчением сказал лейтенант.
– И моей батарее - здесь же?
– спросил я.
– Сэр, это приказ!
– встал по стойке “смирно” лейтенант.
Разумеется, это был приказ. И, разумеется, лейтенант был ни при чем. Ему самому этот приказ явно не нравился. Но я не сдержался.
– Естественно. Где же располагаться гуннам, как не в степи!
– сказал я.
– А вот что, лейтенант. Мне никаких инструкций и письменного приказа не поступало. А посему!
– я обернулся к есаулу Косякину.
– Есаул, ведите батарею в центр города. А не понравится, - сказал я про британцев, - так мы и в Багдад войдем! Остался-то тут один переход. А и это не понравится - снимай орудия с передков!
– Как прикажете!
– козырнул есаул Косякин.
Батарея вновь выстроилась, подобралась и пошла в город.
– Запевай!
– скомандовал есаул Косякин.
И Касьян Романыч ввинтил в занятый британцами городишко свой “Славный Терек и славную родину Кавказ”.
– Сэр, - сказал лейтенант.
– Место расположения вашей батареи определено здесь. Батарею следует, согласно общей диспозиции расположения ваших и наших войск, из города вернуть. У меня на этот счет есть соответствующие инструкции.
– Zum Befel, Herr Leutenant!
– откозырял я.
– Слушаюсь. А теперь извольте проводить меня к своему командованию!
И мы с несчастным, ни в чем не виноватым лейтенантом углубились в городишко, который ничем не отличался от всех прочих персидских городов. После окраинных дувалов, за которыми прятались в садах глухостенные домишки, мы въехали в темные и узкие, местами даже крытые улочки со сплошными мелкими лавочками, мастерскими, пекарнями, кэбавнами, то есть своего рода харчевнями, с товарами прямо на прохожей части и с бесконечными коврами, частью брошенными прямо на дорогу под ноги бесконечно топчущемуся люду, ослам, лошадям, повозкам. В Азии принято новый ковер вот так выбросить с тем, чтобы он был истоптан, загажен, вмят в дорогу. Потом его забирают, моют и чистят, приводят в первоначальный вид. От такого испытания подлинный ковер становится не только краше, но и прочнее. Такой ковер потом служит веками.