Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
– Он-то друг, - припал я к биноклю.
– Да ведь нас может посчитать за турченят!
– За самую милушечку!
– согласился сотник Томлин.
А аэроплан взял высоту и прошел над нами в два круга. Мы стояли, не двигаясь. Никаких условных знаков между нами и британцами не было оговорено. И теперь положение наше было каким-то оскорбительным.
– Это что же, теперь они будут постоянно нас осматривать, как казачишки вшей на рубахе?
– спросил сотник Томлин и сам же себе во всей уверенности ответил: - Не позволю!
Чем и как собрался он не позволить, я не нашел и смолчал,
На третьем круге аэроплан прошел над нами очень низко. Пилот помахал рукой и потом бросил маленький предмет, который оказался брезентовым пакетом с письмом, всего-навсего приветствующим нас от имени командующего британскими войсками в Месопотамии генерала Мода.
Событие сильно встряхнуло батарею. Равно мог встряхнуть только скоротечный и успешный бой, не отнявший сил, а, наоборот, взбодривший. Все поочередно посмотрели письмо, и, зная мою нелюбовь к британцам, каждый счел нужным показать свое отношение к письму пренебрежительным.
– Очень приветливые хозяева!
– сказал я.
– Спасибо, что письмом обошелся, а не сходил сверху на нас по-большому!
– сказал сотник Томлин.
– Своей считают Месопотамию!.. А чего же нас на помощь зовут?.. “Рады приветствовать!” Вот турок об этой радости не знает, то-то треплет их, как худой пес пьяного петуха!
– сказали все.
На марше я примкнул к первому взводу. После недолгого молчания, выбирая моменты, когда глина немного редела, есаул Косякин стал говорить о том, что все-таки сильна Британия.
– На карту посмотреть - где мы, Россия, а где она, Британия. Но мы вязнем в персидских и турецких горах, в этой вот глине хвоста кобыльего не видим. А они флотом подошли, на авто перегрузились да вот еще аэропланом полетели. И Индия у них. И в Персии мы с ними разграничительную линию имеем. И в Месопотамию они нас приглашают. И этот аэроплан. Ведь какое удобство для разведки. Или бы мы сейчас офицерскими разъездами по всей этой глуши рыскали. Или аэроплану с небес осмотреть. Обидно и больно за нас. Стояли под аэропланом, как без штанов. Так и саднило взять винтовку и всадить ему патрон меж ягодиц. Хорошо, лошадей удержали. Если бы лошади сорвались, я бы разрядил в него обойму… Он еще ручкой помахать изволил. А чего изволил? Нашими двумя полками крепость брать надумать изволил, как в прошлом году Кут-Эль-Амарку!
– Ну, вот вы себе и противоречите, - возразил я.
– Только-то сказали, что сильна Британия. А уже обличаете в стремлении жить за чужой счет!
– Так ведь вот потому и живет за чужой счет, что сильна. Мы вот ни за чей счет не живем. Мы рассчитываем только на себя, потому что не сильны, - попытался оправдать себя есаул Косякин.
– И они рассчитывают только на себя, но по-другому!
– сказал я.
– Ну, да, да! По-другому… - согласился было он, да тут же нашел ход своей прежней мысли.
– Но мы-то не можем, как они, по-другому!
О британцах и аэроплане разговор шел и на ночном биваке. Поужинали мы сухарями, запили пустой водой и было приложились спать. Но усталость и возбуждение дня молнией ходили по людям. Уснули немногие. Большинство,
– Касьян Романыч, не гони спать. Дай маленько друг на друга поглядеть, какие стали за день. Словечком христианским дай перемолвиться, - укоротили они вахмистра.
– Как бы вы это поглядели друг на друга, когда огня взять негде?
– съязвил Касьян Романыч, тут же присаживаясь в кружок.
Огня действительно взять было неоткуда. Запас дров кончился еще по выходе из гор. А с глины нельзя было взять ни сухого будылья, ни сухого навоза.
– Да уж без огня, на ощупь посмотрим, Касьян Романыч, как с чернявой девкой. Ночь темна, девка черна, милуешься, милуешься да пощупаешь, тут ли она!.. Тебе ладно, Касьян Романыч, что ты дал водички на сухарик. А то бы пришлось поплевывать на него да грызть, - взялись поддеть вахмистра батарейцы.
– Откуда плевать-то с этой глины возьмешь?
– чувствуя, что его поддевают, огрызнулся он.
– Ну, тогда помочиться бы пришлось!
– нашлись батарейцы.
– И это откуда. Все с потом вышло!
– отмахнулся Касьян Романыч.
– А говорят, на Германском фронте с этих аэропланов бомбой швыряют, как твоя кобыла, Касьян Романыч, яблоки!
– снова поддели вахмистра. Все в батарее помнили, как Касьяну Романычу достался его жеребчик, разумеется, завидовали и не упускали возможности поддеть.
– Не кобыла, а жеребчик арабских кровей! И вам такой жеребчик никогда не достанется!
– огрызнулся вахмистр.
Я тоже вспомнил это событие, лишь повстречался с Касьяном Романычем в батарее и вспомнил ночной его рассказ о женщине с курицей, которым он пытался образно показать степень моего непонимания его, Касьяна Романыча, казачьей души. Без сомнения, вспомнил это и он. И ему предстала сложная задача не показать, что он все вспомнил, - ведь я поставил ему условие содержать жеребчика за свой, а не батарейный кошт, условие для него невыполнимое. Чтобы снять с него эту задачу и тем его в рейде не мучить, я сам постарался сделать вид, что ничего не помню. Кажется, у меня получилось. Но сколько же трудов стоило Касьяну Романычу преодолевать свое оцепенение вот в такие минуты напоминания ему казаками того, как ему жеребчик достался. В эти минуты Касьян Романыч цепенел и явно ждал моего разоблачающего восклицания, навроде того, а де так я же вот как распорядился, а ты вот как поступил - и так далее. Этакое же оцепенение я увидел и у хорунжего Комиссарова, испытавшего далеко не радость от вести о моем назначении на время рейда в батарею. Он тоже ждал, что я попрошу у него батарейный журнал и тотчас кинусь искать ту страницу, где он описал курдскую атаку в выгодном для себя свете.
В остальном батарея была для меня прежней. Не было только в ней сердечного человека Павла Георгиевича Чухлова.
Глава 14
К полудню в пустой деревне около колодца я дал команду на отдых. Батарея свернула с дороги, отчихалась, откашлялась, отхлопалась, вычерпала колодец до грязи. Да он, собственно, еще и не восстановился после сибирцев, так что нам досталась серая горькая муть, которую ни люди, ни тем более лошади пить не захотели.