Под солнцем Тосканы
Шрифт:
— И у нас такое же ощущение, — сказала я и тут же поняла, что не совсем права. Я охотно поддаюсь магии этого места, но знаю, что его привлекательность для меня отчасти в том, что здесь я восстанавливаю своё душевное равновесие, отдыхая от бешеного ритма жизни в Америке. Я не планирую навсегда переезжать сюда. Я стараюсь исправиться: — У меня там, дома, любимая работа, я без неё не могу. Мои корни не в Сан-Франциско, но Сан-Франциско — очень красивый город, в нём приятно жить, несмотря на землетрясения, там я добилась успеха. Но в Америке сильно устаёшь от безумия, насилия, жизни по расписанию. А жизнь тут — как передышка, глоток свежего воздуха. Уже через три недели после приезда я ощущаю, что во мне ослабло подсознательное напряжение,
Фенелла смотрит на меня сочувственно. Что такое насилие в Америке — постороннему человеку понять трудно. Я продолжаю:
— У меня тут даже пульс замедляется и мыслительный процесс идёт лучше, хотя там родная мне культура, моё прошлое. — Я не уверена, что точно выразила свои мысли.
Фенелла поднимает стакан:
— Верно сказано, это же чувствует моя дочь. Вы не были тут в лучшие времена, не видели, каким тогда был Рим. Сейчас он ужасен. Но тогда он был неотразим.
Я вдруг осознаю, что для них это двойная эмиграция: из Соединенных Штатов и из Рима.
В наш разговор вмешивается Макс. На прошлой неделе он ездил в Рим, и поездка была отвратительной, потом к нему пристали цыгане, приняв за туриста, пытались отвлечь его внимание и залезть к нему в карман.
— Я давно освоил такой взгляд, как будто могу сглазить, — говорит он мне и Эду. — И представьте, они разбежались.
Все с ним соглашаются: да, Италия теперь не такая, какой была раньше.
Ну и что? Всю жизнь я слышала, каким цветущим садом была раньше Силиконовая долина, какой благородной была Атланта, как издательское дело возглавляли джентльмены, как дома стоили не дороже, чем теперь автомобиль. Всё это так, но что поделаешь, мы-то живём сейчас! Наши друзья недавно обосновались в Риме, и они в восторге от него. И мы любим Рим. Всё-таки мы живём среди транспортных потоков «через мост — через залив» и знаем цены в Сан- Франциско, может, поэтому нас ничем не испугать.
Среди гостей есть одна писательница, которой я давно восхищаюсь. Она переехала в Тоскану лет двадцать назад, а до этого сначала жила на юге Италии, а потом в Риме. Я знала, что она переселилась сюда, я даже узнала номер её телефона от общего знакомого в Джорджии, куда она теперь ежегодно приезжает. Мне всегда было неловко наносить визиты по заочному знакомству, и я испытываю некоторый трепет перед женщиной, которая блестящим строгим слогом рассказала печальную историю об аскетической, сложной жизни женщин там, в разрушенной, разграбленной области — Базиликате.
Элизабет сидит через стол, справа от меня. Я вижу, как она рукой накрывает свою рюмку, когда Макс начинает разливать вино по бокалам:
— Ты же знаешь, я никогда не пью вина за ланчем.
Ах да, аскетичность. На ней голубая хлопковая рубашка, на шее — медальон, напоминающий ладанку. У неё отсутствующий взгляд, синие глаза, светлая кожа, в её голосе я слышу акцент, похожий на мой.
Я наклоняюсь вперед и спрашиваю:
— Это то, что осталось от южного акцента?
— Надеюсь от души, что нет, — рявкает она (мне кажется или я на самом деле вижу подобие улыбки?) и быстро поворачивается к сидящей рядом с ней известной переводчице.
Я опускаю глаза в свою тарелку с салатом.
К тому времени, когда Ричард начинает подавать своё лимонное мороженое, изготовленное из mascarpone — ломбардского сливочного сырка, гости расслабились. Несколько пустых бутылок из-под вина стоят на столике для грязной посуды. Солнце запуталось лучами в ветвях каштана. Мы с Эдом по возможности участвуем в разговоре, но тут собралась компания старых друзей, их связывают годы общего опыта жизни в Италии. Фенелла говорит о своих исследовательских поездках в Болгарию и Россию, её муж Питер рассказывает о том, как из командировки в Африку привёз в кармане пиджака серого попугая. Синтия повествует о семейных распрях из-за записных книжек её знаменитой матери. Макс всех нас рассмешил, заявив о свой невероятной
Когда компания распадается, она говорит:
— Предполагалось, что вы мне позвоните. Я пыталась узнать ваш номер телефона, но его нет в справочнике. Ирби (это друг моей сестры) сказал мне, что вы купили здесь дом. Я даже познакомилась с вашей сестрой на обеде в Риме — то есть в Риме в Джорджии.
Я извиняюсь, что в нашем доме всё ещё беспорядок, потом импульсивно приглашаю Элизабет к нам на воскресный обед. Импульсивно, потому что у нас нет ни мебели, ни посуды, ни столового белья — только примитивная кухня и несколько кастрюль да тарелок.
Я приобретаю на рынке льняную скатерть, чтобы застелить обветшалый стол, оставленный прежними хозяевами дома, ставлю полевые цветы в банке в цветочный горшок, тщательно продумываю меню обеда, но решаю — пусть будет простым: равиоли с маслом и шалфеем, цыплёнок, зажаренный на сковороде под крышкой, булочки с prosciutto — ветчиной, свежие овощи и фрукты. Когда появляется Элизабет, Эд как раз выносит стол на террасу. И тут слетает крышка стола и подламывается одна его ножка — это происшествие или обернётся катастрофой, или даст возможность сломать первый лёд. Элизабет помогает нам собрать стол из обломков, Эд забивает несколько гвоздей. Теперь, накрытый скатертью и заставленный блюдами, стол выглядит вполне прилично. Мы водим Элизабет по Брамасолю и рассказываем о водостоках, колодцах, каминах, побелке. Она, переехав в Тоскану, полностью отремонтировала свой casa colonica — дом в колониальном стиле. Когда в первый же день упала стена её дома, она обнаружила за этой стеной рассерженную корову, забытую крестьянами.
Очень скоро нам стало ясно, что Элизабет знает об Италии всё. Мы с Эдом засыпаем её десятью тысячами вопросов. Где вы проверяли свою воду? Какой длины римская миля? Кто здесь лучший мясник? Можно ли купить старую черепицу для крыши? Стоит ли подавать заявление на получение гражданства? Она внимательно следит за жизнью Италии с 1954 года и поразительно много знает об её истории, языке, политике, и ещё у неё есть телефоны хороших водопроводчиков, она знает одну женщину, живущую к северу от Рима, которая готовит клёцки одним мановением руки. Мы долго засиживаемся за разговором, до восхода луны, правда, немного побаиваемся, как бы стол не опрокинулся. Так неожиданно у нас появился друг.
Каждое утро Элизабет идёт в город, покупает газету, пьёт эспрессо в одном и том же кафе. Я тоже встаю рано и иду в город — люблю наблюдать, как он просыпается. Беру с собой разговорник и по дороге заучиваю итальянские спряжения. Иногда беру книжечку стихов — пешие прогулки отлично настраивают на восприятие поэзии. Прочту несколько строчек, наслаждаясь их звучанием, подробно разберу, потом прочту ещё немного, иногда просто повторю их наизусть; мне кажется, что такая медитация на ходу помогает мне освоить разговорную речь. Я иду в таком темпе, что ритм моей походки совпадает с ритмом стихов. Эд считает это эксцентричностью, он боится, как бы меня не приняли за сумасшедшую, поэтому, подходя к городским воротам, я убираю книгу и настраиваюсь на свидание с Марией Ритой, которая раскладывает овощи в своей лавке и метёт улицу «ведьминым помелом» из связки прутьев, или с парикмахером, который откинулся на спинку своего кресла и закуривает сигарету, держа на коленях спящую полосатую кошку. Частенько я натыкаюсь в городе на Элизабет. Мы, не сговариваясь, встречаемся один-два раза в неделю.