Под солнцем Тосканы
Шрифт:
Другим обязательным лакомством были жареные орехи пекан. Орехи поджаривались в масле с солью; от одного описания артерии напрягаются — а мы ели их горстями. Не могу вспомнить ни одного Рождества без них, хотя теперь я обычно почти все раздаю друзьям и оставляю в доме только небольшую жестяную коробочку. Конечно, опять-таки на случай прихода гостей.
В этом году джетти не будет. Но наш урожай фисташек нужно съедать, так что я решила их поджарить. По нынешней погоде требуется кастрюля красного супа. Готовясь к приезду Эшли и Джесса, я варю большую кастрюлю крепкого бульона, этот суп подаётся в конце дня, после работы в поле или, как я перефразирую, после прибытия из Нью-Йорка. «Дважды вываренный» — неаппетитный термин, и, естественно, как и многие крестьянские блюда, этот суп вызвала к жизни необходимость: в доме всегда есть много бобов, овощей, толстых ломтей хлеба.
Зимние блюда раскрыли мне глубинный смысл тосканской кухни. Мне кажется, что французская кулинария была моей первой любовью чуть ли не в прошлой жизни; я воспринимаю её как эволюцию буржуазной традиции в противоположность эволюции традиции крестьянской. Местные кулинарные книги называют la cucina povera — кухню бедняков —
Эшли и Джесс приехали с разницей в один час. Непонятно, как им это удалось, если учесть, что она прибыла в Кьюзи поездом из Рима, а он прилетел в Пизу из Лондона и добрался в Камучию через Флоренцию. Мы встретили Эшли, потом через сорок минут поспешили назад и подъехали как раз в тот момент, когда Джесс выходил из вагона.
Никогда не знаешь, кого приведёт в дом твой ребёнок. Помню, один друг Эшли приехал к нам в гости, когда мы снимали дом в Мугелло, к северу от Флоренции. Он был увлечён Томасом Харди и сидел на заднем сиденье автомобиля, не отрываясь от книги. Мы как сумасшедшие возили его и Эшли по всей Тоскане, показывая им (они оба художники) картины Пьеро делла Франчески. Но он только переворачивал страницы книги и вздыхал. Однажды он поднял взгляд, увидел круглые золотые скирды сена на живописных полях и высказался: «Классно, совсем как скульптуры Ричарда Серры». Мы не уверены, что до него доходило что-то другое. Привезённая однажды Эшли молодая женщина, по её словам, страдала от ужасной зубной боли. Но едва речь заходила о походе в магазин, она чудесным образом выздоравливала ровно на то время, чтобы купить всё, что попалось на глаза, — у неё отличный вкус. Потом она удалялась в свою комнату, требуя приносить ей еду на подносе. С её аппетитом, однако, ничего не происходило. Но, вернувшись в Нью-Йорк, она действительно перенесла серьёзное лечение каналов корней трёх зубов, так что её вылазки в магазины были примером удивительного триумфа духа над плотью. Был ещё один поклонник Эшли, он так и не вернул мне денег за билет на поездку в оба конца Нью-Йорк-Рим, который был оплачен моими дорожными чеками «Американ-экспресс», потому что Эшли брала билеты для них обоих. Естественно, нам было любопытно, что за персона едет к нам на этот раз.
Если бы я родила мальчика, я бы хотела, чтобы он получился таким, как Джесс. Нас с Эдом покорили его юмор, любознательный ум и человеческая теплота. Он привёз с собой плетёную корзину с крышкой, в которой оказались копчёный лосось, сыр стилтон, овсяные бисквиты, разные сорта мёда и джемы. Последние два дня в Лондоне он закупал для всех подарки. А самое главное, он воспринимал нас не как Родителей с большой буквы, а как возможных друзей. Мне стало легче от того, что мне не потребуется никаких усилий; я тоже приободряюсь, чувствую подъём, когда в моей жизни появляется новое лицо. Моя иранская подруга придерживается убеждения, что притяжение между людьми основано на запахе, и мне это кажется довольно логичным. Многих из тех, кто мне дорог, я полюбила сразу же и сразу почувствовала, что хочу с ними постоянно дружить. (До сих пор меня мучают те случаи, когда дружба оказалась недолгой.) Джесс знает все слова каждой рок-песни. Эшли смеётся. Мы уже поём в автомобиле. Какая удача.
Ещё середина дня и слишком тепло, нет смысла подавать на стол крепкий бульон. Мы останавливаемся в городе и подкрепляемся в баре сэндвичами, а Джесс рассказывает нам о венчании, на котором он только что присутствовал в Вестминстерском аббатстве. Эшли провела в дороге больше времени, ей хочется отдохнуть. Мы с Эдом идём погулять, а потом, раз уж день выдался таким тёплым и в силу привычки, начинаем работать в саду. Я пропалываю свои лекарственные травы, достаю из горшков герань, стряхиваю землю с корней и заворачиваю растения в бумагу, чтобы сохранить в течение зимы. Эд косит и сгребает граблями длинную траву. Все травы пропитаны влагой, все они свежие, даже сорняки прекрасны. Я украшаю киот ветками ели с орешками и ветками оливы, а над головой Марии вешаю золотую звезду. Эд пытается сжечь кучу листьев, которые мы так и не сожгли прошлым летом из-за сухой погоды. Теперь они такие влажные, что только дымятся. Когда снова появляются Эшли и Джесс, мы едем в оранжерею и покупаем живую ёлочку и большой горшок, чтобы её посадить. Хоть она и невелика, но занимает главное место в гостиной. Для её украшения у нас есть только гирлянда, поэтому мы решаем поехать завтра во Флоренцию и купить какие-нибудь игрушки. Я принесла несколько свечей в форме звёзд и несколько явно не тосканских farolitos — уличных огней, это обычай Санта-Фе, который я сохранила с тех пор, как однажды провела там Рождество и полюбила свечи в бумажных мешках. Эти мешки лакированные, в них вырезаны звёзды. Мы украшаем десятком таких светильников каменную стену на передней террасе, и вид получается
Во Флоренции на уличном базаре мы находим шарики из папье-маше и колокольчики с ангелами. Рядом с фургона торгуют мисками trippa — требухи, к чему у флорентинцев особое пристрастие. Бизнес процветает. Если вчера я думала, что, кажется, начинаю любить зиму, сегодня я в этом твёрдо убедилась. Поездка во Флоренцию окупилась, этот город великолепен в холодное декабрьское утро. Как и во всех городах, ёлочные украшения очень милы — фонари развешаны вдоль узких улиц с небольшим интервалом, светящиеся гирлянды дополнены подвесками. Очевидно, женщины этого города не слышали о жестокости к животным: я нигде не видела столько длинных роскошных меховых манто. Мы понапрасну ищем искусственный мех. Мужчины одеты в пальто из прекрасной шерсти. Один из моих любимых баров, «Джилли», переполнен, из него доносятся громкие голоса и слышится стук шашек о стол и свист от постоянных выбросов пара из автомата по изготовлению эспрессо. В середине улицы Эд останавливается и поднимает руки:
— Послушайте!
— Что? — Мы останавливаемся.
— Именно что ничего! Как вы не заметили? Никаких мотоциклов. Для них, наверное, слишком холодно.
Эшли хочет сапоги к Рождеству. Очевидно, тут их и надо покупать. Она находит для себя чёрные кожаные сапоги и коричневые замшевые. Мне понравилась чёрная сумка, но она мне не нужна, и я ухитряюсь удержаться от покупки. Как раз перед закрытием всех торговых точек мы бросаемся в монастырь Сан-Марко с фресками Фра Анжелико в кельях. Джесс такого никогда не видел, к тому же посмотреть на двенадцать ангелов-музыкантов в это время года очень уместно. Начинается сиеста, так что мы застреваем на долгий ланч у Антолино, это такой изысканный ресторанчик с пузатой печкой в центре помещения. В меню перечислены пасты с мясным соусом из зайца и кабана, с уткой и полентой.
У нас много времени до того, как откроются после сиесты магазины. Флоренция! Все туристы уехали, а если кто и остался, туман и дождь заставляют их сидеть в отеле. Мы проходим мимо квартиры, которую снимали пять лет назад. Тогда я отреклась от Флоренции. Летом по городу слонялись орды туристов, как будто это тематический парк периода Возрождения. Казалось, что весь город жуёт. В тот год целую неделю шла забастовка мусорщиков, и я, проходя мимо гор высыпающегося из бачков мусора, уже стала задумываться о чуме. В тот долгий июль меня поражало, что официанты и владельцы лавок остаются такими же вежливыми, как всегда, если учесть, с чем им приходилось иметь дело. Куда бы я ни пошла, я всем мешала. Человечество показалось мне отвратительным — молодые люди из самых разных стран, все в рваных футболках и с рюкзачками, развалившись, сидели на ступенях; ошалевшие, приехавшие автобусом туристы роняли себе под ноги салфетки из-под мороженого и спрашивали: «Сколько это в пересчёте на доллар?» Немцы в слишком коротких шортах позволяли своим детям терроризировать рестораны. Английская мамаша с дочерью заказали lasagne verdi — зелёную лазанью — и коку, а потом жаловались, что паста со шпинатом была зелёной. Вижу своё отражение в окне — я волоку домой все купленные мной туфли, на мне надет сарафан, вовсе не льстящий моей внешности. Плохая страна чудес. Генри Джеймс в своём описании Флоренции ссылался на «никому не симпатичного брата-пилигрима». Да, определённо надо уезжать, когда раздражает даже своё собственное отражение. Печально, что наш век ничего не добавил к славе Флоренции — только толпы и тетраэтилсвинец из пропитавших воздух выхлопных газов машин.
Однако ранним утром мы пойдём пешком к Марино, купим тёплые бриоши, отведём своих гостей на середину моста и посмотрим, как серебристый серовато-зелёный свет играет на волнах реки Арно. После обеда мы в основном просиживаем в кафе на площади Санто-Спирито. Косые лучи солнца сквозь деревья освещают величественный скульптурный фасад Брунеллески и играющих возле него в мяч мальчиков. По-моему, это непременно должно отразиться на твоём душевном облике, если ты рос, отбивая мяч от стены на Санто-Спирито. Вполне возможно, что многим из тех, кто приедет во Флоренцию летом, посчастливится уловить такие редчайшие моменты, когда город раскрывается перед тобой, являя свою суть.
Сегодня вымощенные камнем улицы сияют в тумане. Мы идём к часовне Бранкаччи. Очереди — никакой; в сущности, там всего полдесятка молодых священников в длинных чёрных одеяниях, они следуют за пожилым священником, а он им всё показывает и читает лекцию о фресках Мазаччо. Я не видела Адама и Еву, покидающих Эдем, с тех пор как с их гениталий были удалены листья, пририсованные по указанию папы в приступе скромности. Отреставрированные фрески, очищенные от многовековой копоти свечного дыма, поразительны: лица отчётливы, одежды бледно-розовых и шафрановых оттенков. В каждом лице, рассмотренном по отдельности, виден характер. «Я хотела бы понять, что сделало каждого тем, кем он стал» — так Гертруда Штайн объяснила своё желание написать о жизни многих людей. У Мазаччо было сильное чутьё на характер, у него был острый глаз, и он умел разместить человека в пространстве. Вот на его картине неофит вошёл по колено в ручей, чтобы получить крещение. Сквозь прозрачную воду видны его колени и ступни. Святой Пётр разбрызгивает воду из миски, обливая голову и спину неофита. Весь символизм раннего искусства отринут ради изображения капель холодной воды на теле мальчика. Ещё одно удовольствие я получаю, видя, какое внимание уделял Мазаччо (и Мазолино, и Липпи, чья рука очевидна) архитектуре, свету и тени. Вот Флоренция, какой он её видел или идеализировал, и свет исходит конкретно от солнца — а не неизвестно откуда, как было у его предшественников, — он освещает подборку конкретных человеческих типов, которые наверняка ходили по улицам этого города.