Под солнцем Тосканы
Шрифт:
Я понимаю, что ею движет. Я узнаю желание сделать что-нибудь неожиданное со своей жизнью. «Вы должны изменить свою жизнь», — как сказал Рильке. Лично я храню, как драгоценные слитки, свои познания, собранные по крупицам за первые годы пребывания в роли временного жителя другой страны. Достаточно уже той радости, что для меня многие итальянские слова стали такими же родными, как английские: pompelmo — грейпфрут, susino — слива, fragola — земляника. Новые названия для всего. Раньше я боялась, что с распадом моего брака моя жизнь станет ограниченной. Наверное, на меня повлияли семейные предания о безропотных разочарованных красавицах прошлого, которые свели свою жизнь к скорбному рассматриванию засушенных роз в своём Всемирном атласе. И я думаю, те из нас, кто достиг совершеннолетия в период борьбы
— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю я эту совершенно незнакомую особу.
— Вдоль побережья недалеко от Вашингтона есть острова, они всегда мне нравились. Там продаётся дом. Друзья считают, что я спятила, потому что туда надо ехать через всю страну. Но можно паромом...
— Нет никаких издержек, никакой оборотной стороны, — категорически говорю я. Водопад проблем с Бенито, финансовые заботы, языковой барьер, горячая вода в туалете, слой грязи на балках, долгие перелёты из Калифорнии — всё это ничто в сравнении с безграничной радостью владеть этим замечательным маленьким участком склона холма на краю Тосканы.
У меня большое желание пригласить позвонившую женщину в гости. Её стремление сближает её со мной настолько, что мы могли бы тут же подружиться и разговаривать допоздна. Но я скоро уезжаю. Пока я разговариваю с ней, сидящей в своём многоэтажном офисе, над крепостью Медичи поднимается полумесяц. Я вижу, что Эд там, наверху, сделал для меня скамейку под дубом: прибил доску к двум пням. Я люблю пройтись зигзагами вверх по террасам и посидеть там поздним вечером, когда долина подсвечена позолотой заходящего солнца и между длинными хребтами ложатся тёмные тени. Я никогда не была хиппи, но я спрашиваю свою собеседницу, слышала ли она когда-нибудь их старый лозунг «Лови свой кайф».
— Да, — отвечает женщина. — Я была на Вудстоке двадцать пять лет назад. Но сейчас я улаживаю трудовые споры для транснациональной многопрофильной корпорации. Я не уверена, что в их лозунге есть смысл.
— Ну, а есть ощущение перехода в сферу большей свободы? Я-то получаю невероятное удовольствие от жизни здесь. — Я не упоминаю о солнце, не рассказываю, что когда я в Сан-Франциско представляю себя тут, то всегда вижу Брамасоль залитым солнечным светом; я теперь чувствую себя пронизанной солнцем. Солнце Тосканы прогрело меня до мозга костей. Фланнери О’Коннор говорила о погоне за радостями жизни «сжав зубы». Дома мне иногда приходится это делать, но здесь радость моей жизни совершенно естественна. Дни выстраиваются один за другим так же легко, как мальчик со звенящей чашей весов в руках легко уравновешивает толстую дыню и ржавые железные диски.
Я жду, и женщина рассказывает мне, что приобрела обшитый досками дом и собственный глубоководный пирс.
Я вижу, как её голубой велосипед прислонен к сосне, как вьюнок пурпурный оплетает перила крыльца.
Плачидо вышел с дочерью со своего участка и идёт на поле. Смелая девушка! На её запястье сидит сокол. Её длинные кудри развеваются. Вероятно, я буду видеть это во сне долгими зимними ночами. Возможно, сокол прилетит ко мне в кошмаре. А может быть, я со всем этим справлюсь. Так много всего надо везти домой в конце лета. Стихотворение «Ночь» Чезаре Павезе заканчивается так:
Иногда она возвращается в неподвижном спокойствии дня, та память о прожитом, такая захватывающая и поглощающаяЗелёное масло
— Сегодня собирать не советую — воздух очень влажный. — Марко видит, что мы берёмся за корзины для сбора оливок. — И луна не та. Подождите до среды.
Он навешивает двери — две створки из древесины каштана (он их проолифил и отреставрировал) — и новые двери, совершенно не отличимые от подлинных (он изготовил их за осень, в наше отсутствие). Они заменят те пустотелые щитовые двери, которые в пятидесятые годы предпочёл тогдашний великий преобразователь Брамасоля.
Мы уже опоздали собирать урожай оливок. Все предприятия с прессами для отжима масла закрываются перед Рождеством, а мы приехали, имея в запасе всего неделю. За окном серая изморось скрывает яркую зелень травы, бурно разросшейся под ноябрьскими дождями. Я прикладываю руку к оконному стеклу — холодно. Марко, конечно же, прав. Ну, соберём мы их сегодня, так мокрые оливки покроются плесенью, если их не обработать и не отвезти на пресс. Мы берём свои корзины из лозы с лямкой вокруг пояса — такие удобные для сбора оливок с ветки — и синие мешки, в которые будем ссыпать оливки, берём алюминиевую лестницу, надеваем резиновые сапоги. У нас ещё не установились биоритмы после перелёта через несколько часовых поясов, мы ещё не в себе, но встали рано — Марко пришёл в семь тридцать, едва рассвело. Он советует нам пока пойти и договориться насчёт пресса; может быть, попозже туман рассеется. А на солнце оливки быстро высохнут.
— А луна? — спрашиваю я.
Марко только плечами пожимает. Я понимаю: он сейчас не стал бы собирать.
Нам хочется нырнуть назад в постель, мы приехали вчера и не успели прийти в себя после двадцати часов полёта — наш самолёт почти всю дорогу над океаном сотрясали шторма. Я клевала носом, когда мы высадились на лётное поле в Фьюмичино. Мы, словно полоумные, ринулись в Рим за какими-то мелкими покупками, потом просто были не в силах думать. Потом ехали в Кортону в арендованном «твинго» с интерьером безумных оттенков — пурпурного и цвета мяты. В состоянии полного изнеможения мы выехали на автостраду, однако мокрый, одухотворённый пейзаж привёл нас в бурный восторг: светящаяся изнутри зелень и кружащиеся разноцветные листья. В августе, когда мы уезжали, всё было увядшим и сухим, теперь же растительность снова стала свежей. В Брамасоль мы прибыли затемно. В городе мы прихватили хлеб и cannelloni — трубочки из теста с телятиной. Воздух бодрит и оживляет; мы больше не чувствуем желания рухнуть в постель. Лаура, молодая женщина, которая у нас убирает, два дня назад включила радиаторы, и каменные стены чуть-чуть прогрелись. Она даже принесла дров. Так что свою первую ночь мы немного попраздновали у огня, потом прошлись по комнатам, всё проверяя, ко всему прикасаясь, здороваясь с каждым предметом. А потом — в кровать, пока утром Марко нас не разбудил.
— Лаура сказала, что вы приехали. Я подумал, что вам сразу понадобятся двери.
Всегда, когда мы приезжаем, требуется что-то тащить из точки А в точку Б. Эд помог поднять двери и удерживал их, пока Марко ввинчивал петли.
— Пресс в Сант-Анжело — самый почтенный, там самые чистые методы отжима, — говорит Марко. — У них холодный отжим, оливки каждого владельца отжимаются отдельно. И они не требуют, чтобы владельцы мелких партий с кем-нибудь кооперировались. Но у вас должен набраться как минимум центнер, сто килограммов.
Наши деревья ещё не оправились после тридцати лет отсутствия ухода, они могут не дать нам такого вознаграждения. Многие из них пока вообще не плодоносили.
На предприятии, где стоит пресс, пол скользкий, наверное, он залит маслом. В помещениях, в которых выжимают виноград и оливки, прохладно, как в церквях, и чувствуется запах времени. У рабочих, наверное, все поры забиты вездесущей дубильной жидкостью. Их бригадир советует нам, куда обратиться с нашей небольшой партией. Мы и представить себе не могли, что предприятий с прессами так много. Все его указания сводятся к тому, что мы должны или повернуть направо от самой высокой сосны, или проехать мимо пригорка, или ехать прямо за длинный свинарник.