Под стук колес
Шрифт:
Он снова увидел этих двоих с трезубцами на конфедератках [1] . Они лежали в пыли, а под ними растекалась кровь, но земля не принимала кровь убийц и насильников, и та сворачивалась в тёмный сгусток и становилась каменной. Откуда-то появился одинокий волк. Он осторожно подошёл, понюхал трупы, и шерсть на загривке стала дыбом. Потом протяжно завыл, и, поджав свой облезший хвост, растворился в лесной чаще. Вдруг капитан увидел речушку Самару, что течёт по родной днепропетровщине. Почему-то она была очень широкая, а на том берегу стояла его мать и звала к себе. Он плыл тяжело. Намокшая одежда тянула вниз, и не было сил сопротивляться течению. Но он, пересиливая себя, плыл и плыл, качаясь
1
Конфедератка – головной убор в виде фуражки, что носили бандеровцы.
Иван проснулся. Была ночь, ярко светила Луна. Рядом, на стуле дремала медсестра.
– Пить… сестрёнка… пить… – Медсестра встрепенулась.
– Сейчас миленький, сейчас. – Она быстро намочила марлевую салфетку и приложила её к пересохшим губам.
– Курай! Где Курай? – прошептал капитан.
– В конюшне твой Курай, в конюшне, успокойся и скорее выздоравливай, ждёт он тебя. – Она боялась сказать, что по приказу вышестоящего начальства, жеребца, ещё неделю назад, погрузили в вагон и с другими лошадьми увезли куда-то в неизвестность.
Он не понимал, что происходит. Его, боевого, чистокровного дончака, завели в грязный вагон и привезли сюда, в эту душную, полутёмную конюшню, с прогнившими полами и низким потолком. Здесь всё ему было чужим: и люди, и лошади, и даже овёс отдавал прелостью и гнилью.
Его поймали во дворе здания, где лежал хозяин. Там все ходили в белых халатах, и пахло хлоркой. Курай уже третий раз доставлял его туда, но на этот раз всё было серьезнее, чем раньше. Он всё время вспоминал, как это было.
Они шли тогда по лесной дороге. День клонился к вечеру. Спадала жара. Где-то недалеко, лениво куковала кукушка, а вокруг было тихо и спокойно. Хозяин не громко насвистывал какую-то мелодию, а он срывал на ходу то сочную траву, то вкусные листья белой акации. Вдруг тишину разорвал хлёсткий звук выстрела. Его друг покачнулся и упал, а из – за кустов выскочили двое мужчин, в грязной форме, и кинулись к нему. Курай вздыбился и передними копытами ударил по нападавшим. Через мгновение они уже лежали в пыли, а сверкнувшие на солнце подковы, стали красными от крови. Нападавшие не шевелились, и он наклонил голову к хозяину, тихонечко заржал.
Его привезли сюда осенью, но вот уже наступила весна, а хозяина не было видно. После того, как его обманом завели в вагон, он больше никому не доверял и пытался вырваться при любой возможности. Где-то в конце зимы к нему стал заходить маленький мальчик, но Курай и его не подпускал к себе. Сначала он очень злился, что этот человеческий детёныш подолгу сидит почти рядом и всё время смотрит на него. Но потом он привык, а со временем этот, маленький человечек, ему стал нравиться всё больше и больше. Да и пахло от него, чем-то вкусным, и кажется знакомым. И однажды Курай, в очередной раз, увидев мальца, неожиданно для себя, впервые заржал миролюбиво, а когда тот достал из-за пазухи краюху хлеба, посыпанную крупной солью, он сдался. Теперь только ему он разрешил ездить на себе и никогда не пытался вырваться, если тот шёл рядом.
Курай всё реже и реже вспоминал своего хозяина, и уже привык к новому имени Буян, но всё равно, к себе никого не подпускал и продолжал ждать и надеяться, что он придёт за ним и заберёт отсюда. Он не мог его бросить! Не мог! Ведь они вместе прошли по военным дорогам и даже были в огромном городе, который все называли Берлин. Город жеребцу не понравился. Травы там было мало, да и та горькая и сильно пахла дымом.
Курай дремал стоя, подогнув заднюю ногу и изредка взмахивал хвостом, отгоняя назойливых мух. Перед ним проплывали
Он очнулся. На улице громко спорили, люди приближались, и жеребец услыхал знакомый голос:
– Мне сказали, что он здесь. Я с ним пол войны прошёл. Он мне как…
Дончак рванулся к выходу, но две, блестящие цепи держали его намертво. Он ударил задними копытами по двери и громко, призывно заржал.
– Курай, я здесь! – Майор, Иван Подопригора вбежал в конюшню. – Вот ты где. Я нашёл тебя.
Председатель колхоза Аркадий Петрович, вошёл в конюшню и остановился. Жеребец, который никого и близко не подпускал к себе, стоял тихо и, уткнув голову в грудь майора, странно урчал, а тот прижался к нему и что-то тихо шептал на ухо, а по щеке медленно катилась слеза.
Бомба
Весной, 1944года, при освобождении Одессы и Одесской области шли ожесточенные бои и, отступая под напором советских войск, фашисты бросали не только оружие, но и технику. А уж боеприпасов было брошено неисчерпаемое количество. И в степи, и в лесозащитных полосах валялись патроны, гранаты, мины, снаряды. И даже нам, «детям Победы» хватило этого «добра».
В одном, небольшом селе, Озёрном, за околицей лежала огромная, немецкая авиабомба. Коричневая, по бокам от ржавчины и вытертая до блеска сверху. Весом если не тонну то 500 кг. точно. Бомба была (как сейчас говорят) полностью упакована. Два раза в неделю, среду и субботу, сюда из ближайших деревень приходила молодежь на танцы. Так и говорили: Завтра танцы на бомбе. Когда все собирались, гармонист как бы нехотя, важничая, садился на неё посредине, а по бокам усаживались две крали и, растягивая меха, перебирая лады, маэстро играл вальс, танго, фокстрот и так далее. Веселье заканчивалось обычно мирно, без драк, где-то около часу ночи. Трудно сказать, сколько бы это продолжалось, но как всегда вмешался его Величество Случай. Где-то в 1957 году партия объявила кукурузу королевой полей и оной засеяли всё что могли, а для её переработки и хранения начали строить заводы. Один такой завод начали строить и у нас. А для строительных нужд, песок брали в степном карьере за нашим селом, в сторону Мигаево. Песок был отменный, ярко-жёлтый кварц в солнечных лучах горел как золото. Экскаватор брал его ковшом снизу, а сверху пласт за пластом осыпался новый слой. Однажды, когда обрушился новый пласт песка, на срезе показалась огромная авиабомба. Через мгновение она медленно сползла вниз, и из рыхлой кучи песка, торчал только стабилизатор. Приехали сапёры, приказали выгнать экскаватор и рванули её прямо на месте.
– Ну чё, испугался? – спросили они машиниста.
– А чего её боятся – ответил тот – у нас такая в Озёрном лежит, на ней танцы всегда играют. Сапёры опешили, какие танцы на бомбе? Приехали, увидели, увезли и взорвали. Председатель сельсовета и председатель колхоза получили от вышестоящих товарищей по полной программе, а на месте бомбы были вкопаны лавочки. Но вот незадача, на танцы больше никто не приходил. Говорят, что иногда вечерами там играл одинокий гармонист, но желающих танцевать не было. Не было бомбы.
Волки
Лесничий Кардамычёвского леса, Иван Рябоконь, ехал на свою заимку. Погода была солнечная, морозец градусов 15, настроение отличное. Весело бежала, ёкая селезёнкой, каурая лошадка, легко скользили небольшие сани с бесценным своим грузом, который призывно плескался в двух молочных бидонах. Они были аккуратно укутаны ватным одеялом и укрыты от завистливых глаз, свежим, душистым сеном. Дорога шла сначала по степи, потом через замёрзшую речушку Кучурган и вошла в лес. Скрипел снег под полозьями, пахло лошадиным потом, тихонечко и как-то мелодично, позванивали бидоны. И в предчувствии скорого отдыха, лесничий запел хрипловатым голосом, знакомую до боли ему песню: