Под стук колес
Шрифт:
– Дядя Вася, а представляешь, где-то там, есть такая же Земля, и кто-то тоже сейчас смотрит на нас.
– Да всё может быть. – Василий пошевелил палкой угли. – Давай-ка лучше картошку, фантазёр, пора уже.
Колька достал из сумки штук десять, крупных картофелин, и они вместе разгребли костёр, положили туда клубни, и присыпали их пеплом и углями. Потом Василий нарезал, слегка пожелтевшее от времени, сало, нанизал его на две, остро наточенные палки, и начал аккуратно их жарить над костром. Мальчишка достал огромную половину, свежеиспеченного, белого, душистого хлеба, и, прижав к груди, как это делала его мама, стал нарезать солидные куски. В те времена,
– Дядя Вася, а вы где руку потеряли?
– В Берлине, уже после войны.
– Как это?
– А вот так. – Он немного помолчал и продолжил. – Немцы, когда отступали, то оставляли множество заминированных вещей. Мы называли их «сюрпризами». Игрушки разные, куклы, шкатулки. Я вот увидел на тумбочке новый фонарик, ну и не удержался. Вот он-то мне по руке и дал.
– Дядя Вася, а вот я читал, что раньше, столица врага отдавалась победителю на разграбление. А Берлин как?
– А чем Берлин хуже? И его грабили ровно трое суток. Разрешили. А потом вышел приказ и всё. Кто попался, сразу расстрел на месте.
– Дядя Вася, а Вы что привезли?
– Да что солдат может привезти в своём мешке, так, мелочёвку. Камни для зажигалки, патефонные да швейные иглы. – Он снова замолчал. – А вот офицеры, те да… Некоторые вагонами отправляли добро домой. А уж кто по выше… Говорят, Жуков целый состав отправил.
– Дядя Вася, а, правда, что были загранотряды?
– Были Колька, были.
– И что, по своим стреляли?
– А то по ком же? До немцев далеко было, а свои рядом. Но не по всем стреляли, а кто отступал.
– А Вы тоже в штрафбате были?
– Ну а как же… Многие прошли через него. – Он снова замолчал.
– Мы, впятером, полтора дня в окружении были, а когда к своим вышли, сразу под трибунал и в штрафбат.
– А потом?
– А что потом. Приказали взять высоту и удерживать до подхода наших. Взяли, а она нашим и не нужна была. Мы трое суток её держали. Убитых хоронили прямо там, в воронке. Раненые уходили сами. А когда на третий день, к вечеру, сделали перекличку, то оказалось, что в живых только пятеро осталось.
Колька слушал внимательно, не перебивая. Он явно видел пятерых солдат, ползущих с интервалом в полчаса, по пыльной, пропахшей порохом и тротилом земле. Он тоже полз с ними через загранотряд, и на грозный окрик: «Стой! Кто идёт?» Отвечал: «Связь».
– Так за одну ночь и вышли к своим. – Продолжал Василий. – А утром немцы пошли в наступление, смели энкэвэдэшников и уже вся дивизия, попала в окружение.
– Дядя Вася, а штрафники тоже кричали, за Родину, за Сталина?
– Да по – разному было… – Он немного помолчал, и добавил. – По-разному. Одни кричали за Сталина, а другие, заставили.
Наступила длинная пауза. Слышно было, как лошади щиплют траву, а аромат жареного сала, расплываясь в воздухе, вдруг вызвал жуткий аппетит.
– Ладно, хватит болтать. – Василий начал доставать картошку. – Давай-ка перекусим.
Кусочки жареного сала, Колька положил на солидные ломти белого хлеба, а сверху украсил их свежими листьями укропа, петрушки, лука и слегка присолил. Печёная, по всем правилам, картошка, источала такой тонкий и вкусный аромат, что было не до разговоров.
Ужинали, молча, не спеша. Василий изредка подкидывал в костёр хворост, и пламя, поднимаясь, то освещало не далеко стоящих
Василий встал, подложил Кольке под голову вещмешок, и укрыл его своим ватником.
– Ишь ты! Любопытный, какой. – Шёпотом проговорил он. – Всё ему интересно, всё ему надо.
Прости нас, Валера
1957 г. Летний день близится к вечеру. Спадает жара. Куры лениво копошатся в пыли. Над деревней зависла тишина. Слышно как падают спелые абрикосы. В воздухе мелькают ласточки, а в ветвях вишни буянят воробьи. И вдруг эту тишину нарушает цокот копыт бешено мчащегося жеребца, и грохот колёс двуколки по шоссе центральной улицы села Новоборисовка. В ней стоит в полный рост стройный, худощавый мужчина, в кепке, в сером, довольно грязном пиджаке и, стегая жеребца кнутом кричит:
– Дорогу Герою Советского Союза старшему лейтенанту Левицкому!
Редкие прохожие, сторонятся и с осуждением смотрят вслед ездоку: напился мужик, возомнил себя героем, надо же, придумал. Эх, жизнь. Мы мальчишки, безотцовщина, (жестокое племя), смеялись над Валеркой:
– Опять твой отец пьяный орёт, что он Герой Советского Союза.
Валера, худенький парнишка, со слезами на глазах говорил:
– Да, Герой. Мой папа танкист и звезда есть, хотите, покажу? – Мы не хотели! Мы не любили тех, у кого был ОТЕЦ. Прошли десятилетия. Уже давно нет нашего атамана Шурки Чмыря, где-то в Тирасполе живёт Витька Быньковский, потерялся след Вовки Гончарука, а меня всё терзает совесть и постоянно мучает вопрос: Почему? Почему мы были такими жестокими? Дикая зависть, что у тебя был отец? Что ты был чуть лучше одет? Не знаю. Годы летят. Встретится бы, попросить прощения от имени всех нас. Ведь твой отец был не только настоящим Героем, но и Человеком с большой буквы. Это его танк первым вошел в Прагу в мае 1945. Это он был почетным гражданином столицы Чехословакии. Это он спас меня, мальчишку от наказания, когда я, в 14лет снял с трактора пускач, чтоб сделать самолёт. Спасибо ему. А ты, прости нас, Валера. Прости нашу жестокость.
Табор
Они всегда появлялись неожиданно. Вдруг, на разбитой войной шоссейной дороге, слышался цокот копыт, стук колёс, и перед взором жителей села Новоборисовка, представал большой, красочный, цыганский обоз. Спокойно тащили тяжелогруженые кибитки, высокие, крепкие и сытые кони. Упряжи, разукрашенные медными заклёпками в виде ромбиков, звёздочек, кружочков, золотом горела на солнце. Уздечки все с шорами и украшена каждая по – своему. Мужчины, управляя лошадьми, сидели на передках в больших, чёрных шляпах, в красных, синих, а чаще, в цветастых рубахах, подпоясанные широким поясом. Чёрные брюки были с напуском на голенища до блеска начищенных, яловых сапог.
Табор двигался не спеша, с достоинством и уважением к себе и окружающих. В кибитках тихо сидели женщины и дети, с любопытством разглядывая округу. Проехав через село, цыгане останавливались на выгоне, распрягали лошадей, ставили шатры, и к вечеру, возле каждого из них, уже работала небольшая, походная кузница. Прямо на земле разжигался уголь. Рядом, обычно при помощи деревянных кольев, крепились меха. Раскладывался, строго по порядку, весь инструмент: молотки, клещи, пробойники, обценьки, но главной, конечно же, была наковальня. Небольшая, килограмм на пятьдесят, она казалась миниатюрной и при ударе молотка, звенела весело, с переливами.