Под властью отчаяния. Часть 2. Катарсис
Шрифт:
Эльфрида подняла с пола бумажку и осторожно дотронулась до плеча друга.
– Ты не это ли случайно ищешь?
Йоханесс обернулся и уставился большими глазами на Пауэлл, которая крепко сжимала в руке письмо, при этом внимательно глядя прямо на мужчину.
– Ты прочла, – испуганно произнёс Ольсен.
– Значит, ту женщину зовут Эрик Ричардсон, верно? – спокойным голосом спросила Эльфрида, пытаясь не выдавать весь тот ураган эмоций, бушующий внутри.
– Да, ту женщину зовут Эрик Ричардсон. И я люблю Эрика Ричардсона, – с вызовом прохрипел Йоханесс, испепеляя подругу недовольным взглядом.
Зато теперь всё
Однако почему-то легче от всего этого не стало.
***
Nothing But Thieves – Six Billion
По крышам домов моросил мелкий дождь, каплями разбиваясь о твёрдую поверхность, так, как разбивался Йоханесс каждый раз, сталкиваясь с мучительной реальностью. Он давно уже потерял способность натягивать улыбку и притворяться, что всё в порядке, хотя изначально честно пытался выдавать себя за другого человека, счастливого и необременённого никакой болью.
Но уход Эрика – чёрт, как же больно об этом думать – разрушил любое внутреннее спокойствие Ольсена. Мужчина перестал ощущать себя полноценным человеком, он словно лишился какой-то жизненно необходимой части себя и теперь медленно двигался к самому дну, к неизбежной гибели. Да, может быть, это глупо – говорить о любви к тому, о ком почти ничего не знаешь. Но Йоханесс был уверен, что все равно продолжит любить Эрика, даже если тот окажется безумным маньяком, жаждущим пролить кровь невинных, сумасшедшим, сбежавшим из психушки, и даже чокнутым учёным, который ставит эксперименты на ни в чем не повинных людях. Ольсен все равно будет считать Ричардсона ёбаным совершенством, блядским идеалом. Гангстер все равно продолжит сидеть в больном сердце художника, которое бешено бьётся в груди каждый раз, когда Йенс слышит любимое имя.
Эльфрида быстрым шагом шла вперёд по скользким улицам, крепко вцепившись пальцами в тонкий старый зонтик. Ольсен представлял, каково ей сейчас было пытаться осознать и принять то, что девушка услышала ночью. Наверное, если бы Оливер признался в том, что влюбился в гангстера, который держит в страхе почти весь город, Йенс бы беспрекословно попытался утащить сына куда-нибудь подальше. Возможно, в ту же Данию, в которую и сам Ольсен пытался сбежать от своих разрушающих чувств. Только разве может это помочь его любящему сердцу?
Иногда Ольсену чудилось длинное серое пальто, висящее на вешалке в коридоре, чёрная шляпа с широкими краями, лежащая на полке, или пачка дорогих сигарет, забытая на прикроватном столике, или белоснежная рубашка, брошенная на пол. Но хуже всего было, когда Йоханесс видел перед собой Эрика, улыбающегося той чистой и искренней улыбкой, которую художник успел заметить в последний день их общения. Ольсен протягивал руку вперёд, желая прикоснуться к гладкой коже, не веря своему бесконечному счастью, не веря тому, что снова видит Ричардсона. Но вот галлюцинация рассеивалась в воздухе, оставляя Йоханесса одного со своими разрушенными надеждами.
Ольсен медленно плелся по мокрой дороге вслед за подругой, не пытаясь защитить себя от крупных каплей дождя. Уже было всё равно на то, заболеет мужчина или нет. Чёрт, да даже если он умрёт, то всем станет только лучше! Не будет больше лишних забот, лишних переживаний и вопросов. Не будет даже лишних разочарований, а Йоханесс своим существованием приносил только их. Ох, а как обрадуется Эрик, который всегда так стремился избавиться от этой назойливой блохи, никчёмной маленькой блохи, сосущей из него дорогую кровь, пропитавшуюся наркотиками, ох, как же он будет рад! Блять, да все будут рады, если Ольсен исчезнет нахуй из этого ёбаного мира, в котором никак не мог найти своего места, которого, возможно, просто-напросто не существовало. Что если Йенс – это тот, кто родился по чистой случайности, по глупому стечению обстоятельств? Он ошибка природы, которая может только все портить. Он никто.
– Йенс, ты идёшь? – раздался тихий голос Фриды. Девушка остановилась и повернулась назад, дожидаясь того, когда Ольсен дойдёт до неё.
Йоханесс напрочь отказался идти вместе с Пауэлл под зонтом, объяснив это тем, что дождь освежает его и приводит в чувства. Конечно, Фрида понимала, что это не правда, но даже не пыталась спорить, потому что и сама нуждалась в личном пространстве, чтобы подумать о некоторых важных вещах.
– Не беспокойся, – тихо произнёс Ольсен, не доходя до подруги на пару шагов, – я не сбегу.
– Я беспокоюсь не об этом, – серьёзным тоном ответила Фрида, внимательно ловя взглядом каждое движение друга.
Йоханесс лишь вяло пожал плечами, хотя на самом деле прекрасно понял, о чем говорила Пауэлл. Да, конечно, она волновалась за своего медленно сходящего с ума товарища, который уже натворил немало глупых дел. Например, отдал своё сердце в лапы настоящего чудовища, имя которому было Эрик Ричардсон. Наверное, больше всего в этой ситуации Ольсен ненавидел то, что все поголовно считали гангстера моральным ублюдком, который не заслуживает любви.
– Куда мы идём? – безразличным тоном спросил Йоханесс.
– К моему давнему знакомому, – ответила девушка.
– К Гловеру, да? – усмехнулся Ольсен.
– Я решила, что и слова не скажу Гловеру. В конце концов, это твоё дело – решать, кому ты хочешь сообщать такого рода информацию.
– Спасибо, – вздохнул Ольсен. – Тогда куда мы?
– Я познакомлю тебя с Ренди Грином. Вам, я уверена, будет о чём поговорить, – Эльфрида горько усмехнулась.
Ольсен лишь нахмурился и придвинул ближе к носу очки.
***
Evanescence – My Immortal
Дверь нежданным гостям открыла уставшая женщина, облачённая в довольно тёмную одежду. Она словно пряталась за грубой тканью, не желая показывать миру себя настоящую. Йоханесс видел в её глазах тяжёлое горе, которое с воздухом попадало в тело и по венам дотрагивалось до самого сердца. Незнакомка вяло кивнула головой Эльфриде, а потом медленно и словно с большой неохотой перевела взгляд с красивого лица девушки, на котором застыла дружелюбная сочувствующая улыбка, на Ольсена. Мужчина замер в неестественной позе на месте, чувствуя на себе изучающие каждый миллиметр тела глаза печальной женщины.