Под властью пугала
Шрифт:
– О ком ты?
– Сама понимаешь, о ком!
– Не верю!
– А ты знаешь, Шпреса, что произошло с Тямилей? Почему она бросила учебу?
– Вышла замуж за офицера, вот и бросила.
– Ну, уж прямо из-за этого!
– А что с ней такое случилось?
– Я расскажу, только странно, как ты ничего не знаешь. Весь институт знает.
– А я не знаю.
– Отец Тямили был офицером и участвовал в Фиерском восстании. [58] Его схватили и должны были приговорить к смертной казни. Тямилю выгнали бы из института. Но тут вмешался господин Луидь.
58
Восстание
– Господин Луидь?
– Да, наш почтенный профессор.
– Неужели он пользуется таким влиянием?
– А ты знаешь, кто такой господин Луидь?
– Наш преподаватель-наставник…
– Сводник его высокого величества, вот кто он.
– Да что ты!
– Его для этого здесь и держат.
– Ну и дальше что было?
– Подходит господин Луидь к Тямиле да и говорит ей сладким голоском – он, когда надо, таким добреньким прикинется. „Его высокое величество, наш августейший король, – говорит, – милосерден. И я тоже хочу тебе помочь. Пиши прошение, умоляй об аудиенции. У меня есть знакомые при дворе, они устроят такую встречу. Уж он тебя наверняка пожалеет, твой отец будет помилован. А тебя из института не исключат“. – Назиме рассказывала все это, подражая манере господина Луидя, лицо ее исказилось гримасой отвращения. – Эта дурочка и согласилась. Пошла во дворец. А во дворце, Шпреса, как у Шекспира: „И если нечего терять девицам, кроме этого названья, он и его похитит“.
– А потом?
– Что потом? Ты помнишь, как Тямиля пропала из института и целый месяц не появлялась? А когда наконец пришла, вся благоухала духами, а уж белье да чулочки на ней были – seta pura. [59]
Шпреса растерянно молчала. Она вдруг припомнила, как Тямиля вернулась в институт бледная, осунувшаяся, словно после болезни, и сказала, что лежала в больнице. Шпреса ей поверила.
– Ну хорошо, Назиме. А почему она бросила учебу?
– Да потому, что не могла больше оставаться в институте. Все бы выплыло наружу. Его высокое величество сделал ей ребенка, вот и позаботился, чтобы ей быстренько нашли мужа среди гвардейских лейтенантиков.
59
Натуральный шелк (итал.).
– А отец? Его казнили?
– Отца освободили. Суд признал его невиновным. В армии его оставили и даже звания не лишили.
– Какая грязь!
– Видишь теперь? Если его высокое величество этим занимается, так почему беям не поразвлечься?
Шпреса задумалась.
– Не понимаю, Назиме. Здесь нам все твердят о священной миссии женщины. Сам директор речи произносит, говорит, „его высокое величество ниспослан на землю самим провидением для того, чтобы вывести к свету албанскую женщину“.
– Сказки! Демагогия! Одни только дураки да простаки верят этому! Вот нам внушают: «Вы воспитанницы института „Мать-королева“, цвет албанского общества, будущие матери нации». А ты читала, что пишут в газетах? «Сколь благостна для родителей мысль о том, что их дочери пользуются высокой привилегией тесного общения с сестрами августейшего
Шпреса была поражена. Совершенно то же самое ей говорил Скэндер.
– Просто удивительно, Назиме. Абсолютно то же самое я слышала от Скэндера. Вы словно сговорились.
– Значит, твой брат умнее тебя, Шпреса. Знает, что говорит, знает, что делает.
После этого разговора Шпреса сдружилась с Назиме. Они занимались вместе, и Назиме всякий раз заводила речь о бедствиях страны, о прогнившем режиме, о тирании. Шпресе часто приходили на ум слова брата: «В вашем институте наверняка тоже есть неглупые девушки, которые задумываются над судьбой своего народа, просто у тебя голова совсем другим забита, это тебя не интересует». И она решила не разлучаться с Назиме.
Однажды Назиме сказала ей:
– А я расспросила своего брата о Скэндере! Ты знаешь, что у меня тоже есть старший брат?
– Знаю, ты мне говорила.
– Он знает Скэндера, они товарищи.
– Правда? Вот здорово!
– Он мне столько о нем порассказал, мне даже стало жаль, что я его не знала.
– Когда он приедет, я тебя познакомлю.
– Ты должна гордиться своим братом, Шпреса, – задумчиво сказала Назиме.
– Я и так горжусь. А что?
– Он прекрасный товарищ, всей душой предан своим идеалам.
Назиме сдала на «отлично» курсовые экзамены. При ее помощи неплохо справилась с ними и Шпреса.
В тот год состоялся первый выпуск института – учебу заканчивали тринадцать девушек; по этому случаю была устроена пышная церемония. Газеты превозносили на все лады августейшего короля, который выпестовал этих «ангелов», провозвестниц будущего албанской женщины. Для вручения дипломов прибыли принцессы, сестры Зогу. Церемонию открыл министр просвещения. Держа в руке пачку отпечатанных на машинке листков, он обратился к принцессам с длинной речью. Шпреса с Назиме сидели рядом в самом конце зала, и Назиме время от времени сжимала Шпресе руку повыше локтя, поворачивая к ней свое насмешливо улыбающееся лицо.
Министр говорил:
"Ваши высочества!
Дамы и господа! Вы, молодые девушки, покидающие институт!
Королевское правительство, воодушевленное отеческой заботой нашего великого короля, августейшего суверена, ревнителя национального просвещения, приняло решение основать Институт, в котором мы сейчас находимся…"
Его превосходительство долго распространялся о великом обожаемом короле, о его «блестящем начинании в области социальных реформ», о «возвышении албанской женщины», о «беспримерных достоинствах нации», а под конец призвал всех присутствующих воскликнуть вместе с ним: «Да здравствует его высокое величество августейший король албанцев, спаситель нации, гениальный правитель, поборник национального образования, ниспосланный богом во имя просвещения албанской женщины».
Назиме исщипала Шпресе всю руку, с трудом удерживаясь от смеха.
Затем взяла слово принцесса Адиле. С трудом разбирая написанную для нее кем-то бумажку, выделяя некстати отдельные слова, что лишало фразы всякого смысла, она прочла:
– Господин министр! Нет никакого сомнения в том, что сердца барышень полны горячей радости от их достижений и глубокой признательности королю.
– Видишь того господина рядом с принцессой? – тихонько шепнула Назиме подруге.
– Которого?
– Вон того, во фраке, он разговаривает с господином Луидем.