Под знаком мертвой птицы

Эльфман Алиса

Оставалось лишь ожидание и медленное-медленное течение времени. Возможно, когда-нибудь я вновь встречу всех тех, кто был мне дорог… Все возможно. А пока жизнь идет дальше и, если не зацикливаться на знании пифии, можно позволить себе надеяться.

Я все еще пытаюсь радоваться различным мелочам – это то, чему меня учил Линн. Ясному солнечному дню зимой, красоте падающего снега и прочему, прочему…

Правда, к прежнему образу девочки-хохотушки так и не вернулась. Люди говорят, что часто я будто выпадаю из реальности: взгляд становится отстраненным, а на губах появляется какая-то грустная

улыбка. И, конечно, не получается ответить им, о чем же я думаю в такие моменты.

А еще я неожиданно, даже для себя самой, занялась рисованием. Ничего серьезного, всего лишь неумелые наброски простым карандашом. И сюжеты в большинстве не блещут разнообразием: размытая фигура (всегда спиной или так, что лица не разобрать), уходящая прочь; волчья стая, бегущая под полной луной; иногда, девушка, за спиной у которой черные крылья, а из глаз текут кровавые слезы. Пару раз пробовала набросать автопортрет, но что-то не выходило…

Думаю, задержусь здесь еще немного, а потом вновь умчусь странствовать по миру. Жизнь в вечной дороге, когда идешь, не останавливаясь и не оглядываясь назад – лучшее средство от хандры и ностальгии… Наверняка я вскоре захочу и смогу от них избавиться.

***

Я сидела на подоконнике с альбомом в руках. Вслушиваясь в "музыку ветра" за окном, пыталась поймать призрачное вдохновение. Но карандаш лишь вычерчивал бессмысленные путаные линии, которые никак не желали складываться в рисунок.

Сегодня что-то тревожило меня с самого утра. Кажется, люди подмечали, что я была очень отрешенной – сильнее, чем обычно. Ощущения как перед приходом тяжелой болезни: ты пока еще здоров, но уже знаешь, что на следующее утро проснешься слабым, со слезящимися глазами и будто исцарапанным изнутри, ноющим горлом… И все же ничего конкретного. Даже не предчувствие, а пред-пред-предчувствие.

Стало очень тихо, однако я не сразу это поняла. Черные, словно вырезанные из картона для театра теней, деревья раскачивали ветками на фоне темно-серого мрачного неба. Но китайские колокольчики безмолвствовали, да и сам ветер не спешил запеть свой тоскливый плачущий романс.

– Здравствуй, Рината.

До дрожи в коленках не хотелось оборачиваться. Зачем, если можно вечно глядеть в окно, постепенно впитывая холод через мутное стекло, не думать ни о чем…

Но, пересилив себя, я все-таки повернулась к призрачному образу матери. Она пришла одна, без отца? Это что-то новенькое… Обычно она лишь безропотной тенью следует за ним. И еще кое-что… Я не знала, зачем она пришла, что хочет сказать. Нет, мой дар по-прежнему был при мне, как бы я не старалась его игнорировать – сути это не меняло. Однако стоило попытаться увидеть что-то связанное с сегодняшним визитом – и внутренний взор будто затягивало густым туманом.

Я посмотрела в непроницаемо-черные, как два кусочка камня, глаза и задумалась: сколько этой пифии осталось до падения во тьму? От этой мысли, несмотря на мое отношение к родителям, стало грустно… Такой участи не пожелаешь никому, даже врагу, не то что той, кто подарила тебе жизнь.

– Здравствуй, мама, - смогла я выдавить из себя ответное приветствие. Почему-то она не спешила говорить дальше и только смотрела на меня немигающим взором.

Я

резко выдохнула сквозь стиснутые зубы.

– Пожалуйста, давай сразу к делу… - Я не хотела общаться с тенями прошлого. По крайней мере, не с этой его частью. Почему те, кого я любила, ушли, а остальные все не оставят в покое? Вопрос без ответа – а ведь таких для пифий не может быть.

– Прости меня! – чего-чего, а такого я точно не ожидала. Эти два слова мать произнесла чуть ли не с яростью, они были яркой вспышкой, на которую она потратила почти все силы. Следующие слова звучали гораздо слабее. – Я знаю, наш дар гнетет тебя, так было всегда… Ты пыталась убежать от самой себя…

Я уже собиралась возразить, но прикусила язык, вдруг осознав: это правда! Но ведь в случае с пифиями принять себя – значит, отдаться на растерзание тьме…

– Я не знаю, как помочь тебе, - прошептала мать, мне показалось, что ее душат слезы, хотя раньше я никогда не видела ее плачущей, - Я ведь даже себе помочь не могу. Но знаю, что ты привязалась к той девушке из народа Первой Зари…

– Аня? – голос предательски дрогнул.

– Да. Она в опасности, ты можешь помочь ей…

– Ничего я не могу! – костяшки пальцев вдруг обожгло болью, я с удивлением поняла, что со всей силы ударила кулаком в стекло – удивительно, что оно не разбилось. – Если помнишь, я заперта в этом мире, а Аня сейчас…

– От любого замка есть ключ. А если нет, его можно просто сломать, - по-своему красивое женское лицо никогда еще (на моей памяти) не горело такой решимостью. Решимостью того, кому уже нечего терять…

Она подошла ко мне, я ощутила прикосновение ледяных не совсем материальных губ ко лбу.

– Я люблю тебя, Рината… Прости, что говорю это только сейчас.

По ее щекам и лбу побежали трещины – сначала просто тонкие темные линии, больше похожие на морщинки, они становились все зазубреней и шире. Белки глаз почернели окончательно, в них угасли последние отблески света. Но губы успели повторить еще раз: - Люблю…

В последний раз почти призрачные пальцы коснулись моей руки, а потом ткань миров разорвалась, и я полетела в бездну…

40. Чинара.

– Кого ты имеешь в виду? – голос подрагивал, словно от страха. Я понадеялась, что вампирша не заметит моего притворства. Но… не повезло.

– Неужели не боишься, дрянь!? – прошипела она мне в лицо, ногти с силой впились в мои плечи, кажется, даже до крови.

Вот теперь сердце лихорадочно забилось в груди, словно надеясь убежать и оставить меня самой разбираться с немертвой сумасшедшей. Честное слово, сбегая из дома, не могла даже представить, что мне уготована такая смерть. Обидно, столько всего не успела из того, что задумывала.

Вампирша, наверное, догадалась, о чем я думаю – или все страхи можно прочитать в глазах? – и усмехнулась:

– Нет, пока не убью… Пойдем! – рявкнула она и, ухватив меня за запястье, потащила за собой. Вывернув шею, я с тоской поглядела назад, где на деревянном полу каюты валялся одинокий золотой перстень…